Улыбка Джоконды

— Месье, пожалуйста, снимите шляпу, — неожиданно прозвучало за спиной.

Билл Броуди полуповернулся через левое плечо. Голос, который он услышал с направления «восемь часов», принадлежал хрупкому, малорослому, морщинистому мужчине с блестящей лысиной в окружении седого ореола. Ну вылитый Луи де Фюнес из старой французской комедии «Маленький купальщик». Комедия тупая до ужаса, но Броуди любил такие. Тупые комедии – это по-американски. Не надо задумываться над шутками, напрягать мозги. Сидишь, смотришь и ржёшь. А выйдешь из кинозала и не помнишь – над чем смеялся.

На «Луи де Фюнесе» висела майка-поло с символом базилики Секре-Кер, значит, местный работник. Разговаривал по-английски, значит, привык общаться с туристами.

Он одновременно вежливо и настойчиво смотрел на Броуди — дожидался исполнения просьбы. Шляпой старик деликатно обозвал белую, сетчатую бейсболку с эмблемой футбольного клуба «Пари Сен-Жермен» в виде красной Эйфелевой башни в синем круге. Броуди купил ее два дня назад на алжирском рынке Парижа и сегодня надел впервые. Она еще не приспособилась к его голове: где-то топорщилась, где-то царапалась… Вспомнилась другая — старая, заношенная, сидевшая гладко и плотно на голове, будто кондом на члене, бейсболка с эмблемой клуба «Ангелы ада»…

Но про «Ангелов» – забыть. Он приехал во Францию, чтобы спрятаться и забыть…

Снимать бейсболку нежелательно. Броуди носил ее постоянно – чтобы его не узнали, не подстрелили или не подрезали на улице. Но другого выхода хрупкий старик ему не оставил. В принципе, он прав, а когда человек прав — ощущает свою силу, даже если такой тщедушный, как этот. Чего доброго, начнет в голос возмущаться, привлечет внимание посетителей, администрации, охраны. Шумиха Броуди не нужна. Наоборот, нужна тишина вокруг его персоны. Невыделяемость. Малозаметность. Которую до сих пор удавалось создавать и сохранять.

Судя по тому, что он еще жив.

Броуди сдернул бейсболку и открыл точно такую же лысину, как у старика, только без белого оперения. Лысину он имел не от возраста, а от бритвы. Создавал ее каждый день, благо времени имел предостаточно. Бриться наголо – его ежедневный ритуал. Он мог забыть выпить кофе, но побриться никогда. Тщательно скоблил череп, щеки и подбородок. Чтобы загримироваться. Вернее, изменить внешность естественным способом, а не с помощью парика и очков – метод, давно вышедший из употребления у шпионов и разведчиков.

Модницы меняют внешность, накладывая как можно больше на лицо, Броуди наоборот – как можно больше убирая. Раньше он носил пышную шевелюру, собранную в хвост, и бороду, заплетенную в косичку. Потом всю эту роскошь сбрил, вставил новые зубы, изменил нос – получился другой человек. Если надеть кепку и солнцезащитные очки, узнать его практически невозможно.

Кстати, очки в форме капель, называются «пилотские». Такие носил Том Круз в «Миссии невыполнимой». Именно такие  любил Броуди. Кстати, сейчас он тоже занимается невыполнимой миссией – по выживанию. Но, в отличие от Круза, которому помогают сценаристы и продюсеры, Броуди вынужден выживать в одиночку. Любопытно было бы заглянуть в сценарий судьбы, начертанный Высшим Вершителем – светит ли ему хэппи энд в конце туннеля…

Когда глянул на себя – безволосого-безбородого в зеркало, сначала улыбнулся: симпатичный парень получился. Потом ужаснулся: такой симпатичный, что похож на девочку (пуську). Или на гея. «Ангелы ада» не любили голубых и при случае всегда обижали. Не до смерти, конечно, но так, по мелочи — дать пинка или облить пивом… Только одного не трогали – Эдди. Потому что он был братом Сонни Баргера, президента «Ангелов». Да не совсем гей был — кажется, он и пуськами не брезговал…

Стоп. Опять отвлекся. Надо не о прошлом вспоминать и не о будущем мечтать. Надо о настоящем думать.

Годы скитаний наложили отпечаток на Броуди. Теперь он выглядит по-другому: обычно — по-мужски, а когда напьется — по-бандитски. Подрастерял женственность в чертах, мягкость во взгляде. Заматерел, раздался в плечах и челюстях. Кулаком убьет, взглядом ранит.

Чтобы не калечить других и не выдавать себя, постоянно носил солнечные очки. Сейчас снял: в помещении они привлекали бы внимание. Сдернул бейсболку и почувствовал себя голым, хотя обнажил только голову… Сунул бейсболку в карман, подтянул кверху  рюкзак и поспешил скрыться с глаз настырного служителя базилики. Были бы они в Америке, Броуди не стал бы его слушать, даже взглядом не удостоил. А если бы тот продолжал пищать над ухом, ткнул бы его твердым пальцем в мягкое место под ключицей – тот бы отключился.

Но тут не Америка. Париж – столица Европы. Культура, искусство и все такое. И нечего обижаться или злиться. Надо приспосабливаться. В частности, проявлять уважение к религиозным традициям. Которые с давних времен не разрешали мужчинам находиться в храмах в головных уборах — за исключением короля.

Но то в давние времена…

А в наши разве кто-нибудь соблюдает традиции?

Броуди обвел взглядом ближайших посетителей. А ведь соблюдают: ни одни мужчина не покрыт – ни шляпой, ни короной, ни носовым платком с узелками по углам… Тьфу! К чему это носовой платок с узелками вспомнился?

А, вспомнил!

Первое правило конспирации – не задерживаться на одном месте. Постоянно перемещаться. Так легче слиться с толпой, стать незаметным винтиком в ее движущемся механизме, уйти от преследователей (если таковые имеются).

Двигаться!

Броуди состроил благолепное лицо и с видом заинтересованного туриста отправился вдоль левой стены храма. Однако, ни барельефы, изображавшие внимающую проповеднику паству, ни  цитаты из священных писаний, золотом выведенные на страницах каменных книг, его не увлекли. Только гримасы боли на лицах святых мучеников вызвали нечто, подобное сочувствию. Когда-то он тоже испытал адскую боль. Подстреленный боевиками конкурирующей банды «Монголы», он лежал на тротуаре, истекал кровью и прощался с жизнью…

От вида чужих мучений Броуди стало не по себе. Его тоже мучило… настойчивое желание оглядеться. Не из бестолкового любопытства, а по веской причине. Чтобы узнать – нет ли слежки.

Второе правило конспирации: проверяться надо незаметно. Чтобы незаметно провериться, надо за что-нибудь спрятаться. Поблизости как раз находилась статуя из белого мрамора, в натуральную величину: мужчина в белых одеждах стоит на коленях и воздевает сложенные ладони к Всевышнему. Еще не прочитав сопроводительной таблички, Броуди догадался по характерной тиаре на голове — это один из Римских пап.

Римские папы не отличались святостью, особенно в непросвещенные средние века. Особенно в сфере общения с прекрасным полом. Это он точно знал – из сериала про семейку Борджиа. Любвеобильность сидит в крови итальянцев. А также предательство, зависть, жажда наживы. Не зря они первые придумали мафию – эти макароно-обожатели и пицце-обжоры…

Кстати, про пиццу. Именно из-за нее Броуди еще в детстве заполучил комплекс отвращения к жителям Аппенинского сапога. Однажды на день рождения его вместо торта окунули носом в пиццу, причем вегетарианскую – особая жесть. И дурацкий американский обычай к тому же. С тех пор он ненавидел все итальянское, включая актера Роберта Де Ниро.

Его-то за что? Да ни за что. За компанию. Потому что Броуди не нравится эта нация. И кокетливые родинки у мужчин. И вообще красивые мужчины – потенциальные гомики.

Он никогда не завел бы дружбу с живым итальянцем.

А со статуей – без вопросов. Папа в облике статуи не походил ни на молодого красавца-развратника Борджиа, ни на пожилого хитреца Де Ниро. Он выглядел старым, смиренным, изможденным половым воздержанием…

Не богохульствуй, осадил себя Броуди и проникся к статуе доверием. Как он ее (его) понимал! Здесь, в Париже, в столице развра… то есть свободных нравов ему тоже с трудом удавалось сдерживать самый естественный человеческий инстинкт — дабы не попасть в «медовую» ловушку. И не выдать своего инкогнито. А также чтобы не совершить грех прелюбодеяния по отношению к жене Гвен. Которая сейчас так далеко, что, кажется, существует только в его воспоминаниях. И пусть он официально разведен, но клятву верности теперь соблюдает строже, чем прежде.

Но не надо о грустном.

Надо о хорошем.

Хорошо, что статуя находится в сумеречной нише. Броуди с преувеличенным интересом отправился рассматривать ее со всех сторон. Остановился сзади и незаметно, одними глазами обвел храмовый зал.

Вроде, ничего подозрительного: ни перекрестившихся взглядов, ни одних и тех же людей поблизости, ни подозрительных субъектов, которые только делают вид, что осматривают достопримечательности, а на самом деле стреляют глазами по сторонам.

Третье правило конспирации: с места резко не срываться. Вести себя естественно, неторопливо. Музейным шагом Броуди прошел  дальше по галерее, повернул направо. Остановился перед ступеньками на подиум, где происходят религиозные представления. Кажется, это место называется амвон – слышал от гида, когда проходил мимо группы туристов. На амвон туристов не пускала ограждающая лента. А жаль. Там столько света и воздуха… Если взобраться, распахнуть руки, закрыть глаза, встать на цыпочки – кажется, поднимешься в небо, почувствуешь себя  Богом…

Нет, на святого Броуди не похож. И мучеником его не объявят после смерти. Хотя многое претерпел  – во имя своей страны. Но не отступил, не отказался от опасного задания, продолжил существовать в банде, чтобы в один прекрасный день сдать ее полиции…

Герой?

Нет, антигерой. Во имя светлой цели извалялся в дерьме…

Броуди невольно провел по груди, будто стряхнул остатки дерьма. Да, надо очиститься – прежде всего душевно, и храм – лучшее место. Раньше для него не было ничего святого… кроме пива Будвяйзер и «Милуоки Бакс» — лучшей баскетбольной команды Восточной конференции. Они на втором и третьем местах, а на первом — его любимый, верный «железный конь» «Харли-Дэвидсон». Броуди купил его на кровью заработанные (в прямом смысле – после кровавой драки с мексиканцами) доллары и буквально пылинки сдувал. Любил гонять по зеленым холмам родного Милуоки и скучал теперь по мотоциклу больше, чем по жене и детям, прости Господи…

Прости, Господи, грехи наши тяжкие… пробормотал про себя Броуди,  подошел к ограждающей ленте и поднял глаза к потолку. Хотелось хоть чуть-чуть приблизиться к чему-то чистому, светлому. К Богочеловеку: вот Он — созданный из разноцветной мозаики, висит на тридцатиметровой высоте, в золотом ореоле, на фоне голубого неба. Раскинул руки – будто обнимает и благословляет своих почитателей, последователей, поклонников… одним словом — фанатов. Которых на Земле миллиарды.

Почему Броуди не в их числе?

Потому что его родители в детстве не покрестили, не причастили к… Чем там занимаются на первом причастии?… Ну, неважно. Надо бы наверстать упущенное.

Или уже поздно?

Да нет. Хорошими делами заниматься никогда не поздно. Самое время — встать под знамена добра после того, как наделал зла…

Глядя на фигуру под куполом, Броуди расчувствовался и едва не прослезился. Самому стало неловко: здоровенный мужик, широкомордый, как техасский бык, в татуировках от пульса до шеи вдруг заплакал при виде хрупкой фигуры Спасителя.

Вот сила добра. В конце концов оно всегда берет верх. А зло бессильно: хоть и упирается рогом, но отступает. Видно, много зла скопилось в сердце Броуди, раз оно собралось очиститься слезами… Красиво сказал, надо запомнить, потом в книжку вставить – Броуди собирался написать о своих приключениях. Да, пора чем-нибудь креативным заняться на досуге. Которого девать некуда. Сегодня у нас что? Пятница. Почти уикэнд. По выходным никто не работает. Вот с понедельника и засядет.

А что? Сейчас все, кто чего-то мало-мальски интересного пережил, пишут книжки. Вот недавно один парень написал об опыте пребывания в индийской тюрьме — кошмар, достойный хорор-фильма. Книжка принесла автору известность, а главное – деньги на лечение после заключения. Почему бы Броуди не поведать миру о своем опыте шпиона в банде, то есть агента под прикрытием? Тема увлекательная, мало-освещенная в фильмах и сериалах. Практически из первых рук. Книжка станет бестселлером, доход от продаж очень пригодится Броуди в будущем.

Когда вернется в Штаты, на работу в полицию не вернется. Поступит… например, в актеры. Там нужны люди, которые что-то могут. Что может Броуди? Махать кулаками по системе джиу-джитсу. В Голливуде как раз свободное место образовалось для героя-драчуна. Раньше его занимали Чак Норрис и Стивен Сигал. Но Чак постарел и отошел от драк… то есть от дел. Стивен тоже постарел, разжирел, начал сниматься в тупых комедиях, вместо кулаков теперь размахивает мухобойками. Так что у Броуди есть надежда…

Ну все. Помечтали и хватит.

Не задерживаться, не задумываться.

Перед уходом Броуди хотел перекреститься, но вспомнил, что не крещен, а просто так отвернуться и уйти как-то неловко. Что-то теплое почувствовал он к Спасителю — как к приятелю. Кивнул ему: мол, будешь в Милуоки, заходи, пивка тяпнем, про бейсбол поболтаем… и двинулся дальше по галерее к выходу.

У выхода стояла статуя Мадонны и очередь из желающих поцеловать ее мраморный подол. Проход застопорился. Чтобы выбраться на свет Божий, имелось три опции: ждать, когда толпа рассосется, присоединиться к очереди за поцелуем или возвращаться по кругу обратно к фигуре Папы и выходить откуда вошел.

Броуди быстро прикинул: ни одна из опций не подходит, особенно последняя. Неохота топать по только что пройденному пути. Скучно. И опасно, кстати. Он в интересном положении, вернее, в положении уходящего от погони. Если за ним следят, то, возвращаясь, Броуди может на НИХ наткнуться, вернее, наткнуться на нож, иглу или незаметный, но смертельный удар в печень. Он, как зверь, должен постоянно двигаться, уходить от погони.

А может, он преувеличивает, и никакой погони нет? Еще раз оглянуться, провериться?

Нет, ни оглядываться, ни возвращаться не стоит. Двигаться только вперед, держать врагов на расстоянии. И, по возможности, находиться среди людей, но никого близко не подпускать…

Да, не стоит толкаться в очереди, лучше побыть в одиночестве. Пофилософствовать. Раскаяться в совершенных грехах, помечтать о еще не совершенных… то есть о добрых делах во имя искупления.

Здесь самое подходящее место: тепло, светло и люди не мешают… Хотя их здесь много, большинство – туристы, но ведут себя прилично: разговаривают вполголоса, передвигаются строго установленным маршрутом, а не мечутся из угла в угол, не блеют, как овцы, которых ведут на стрижку, а они думают – на убой.

Туристов Броуди недолюбливал. И не без причины. Наглый народ. Думают: если приехали в другую страну – сделали местным жителям одолжение и обязали всячески им помогать.

Они уже доконали Броуди вопросами, хотя сам он не здешний. Но, наверное, выглядит, как француз в третьем поколении, потомок Фанфан-тюльпана. То и дело пристают. На чем доехать до Версаля? Как найти Макдональдс? В каком веке построили Лувр? А где здесь туалет? Кстати, на последний вопрос он и сам бы хотел сейчас узнать ответ…

Внутри туалета нет, придется подождать, пока выход не освободится. Посидеть, потерпеть. Броуди поискал подходящее место и нашел – на стуле, которые рядами стояли в центре базилики, как в театре. Снял рюкзак, поставил к ноге, чтобы ощущать. Там самое важное — набор для выживания, который Броуди постоянно носил с собой. Документы, деньги, бутерброды, бутылка с колой, а также пистолет – отстреливаться, и граната – ну… на всякий случай.

Сел. Глаза сами собой уставились на амвон, как на сцену. А ведь действительно. Церковная служба – тот же спектакль, повторяемый из года в год, из века в век. Тот же самый текст, то же самое действие, только исполнители и зрители меняются. Спектакль здесь проходит по субботам. Амвон оживает, наполняется движением и звуками, а сейчас там тишина и неподвижность — лишь мраморные трибуны да статуи давно ушедших в небытие персон.

Религия – самый древний и самый успешный театр на земле. Театр-долгожитель…

А суждено ли Броуди стать долгожителем, достичь лет ста?

Вопрос неактуальный.

Вопрос актуальный: суждено ли Броуди достичь конца дня?

Над этим он работает последние пять с половиной лет.

В Париж его привело не изящное искусство, а насущная необходимость — спрятаться. Да-а-а, не так представлял Броуди судьбу внедренного агента. Думал, по окончании операции получит материальное и моральное вознаграждение. А также служебное повышение, например, до преподавателя в полицейской спецшколе. Предмет «шпион в криминале», специальность «как внедриться и не провалиться». Думал: отработает задание, отойдет от активной деятельности, будет обучать молодежь родину любить,  преступников ловить. А когда выйдет на пенсию, будет выращивать флоксы в саду, возиться с внуками и показывать им медали – доставая из шкатулки трясущимися от Паркинсона пальцами.

Главное условие успешного внедрения – сохранение в тайне настоящего имени агента. В случае с Броуди условие было нарушено. Из-за ошибки то ли полицейского, то ли судейского его личность была раскрыта. Что имело печальные последствия, вернее создало прямую угрозу жизни – не только Броуди, но жены и детей. Шестнадцать раз переезжали. Меняли адреса, имена, школы, профессии. Исколесили всю Америку, но везде дотягивались до них длинные руки «Ангелов ада».

Они создали Броуди настоящий ад.

Пришлось порвать с семьей, продать «Харли», выбросить мобильник, перевести деньги на Каймановы острова… короче, покончить с собой прежним и уехать куда глаза глядят. Стыдно сказать, по «Харли» скучал больше всего остального. Никогда не услышит Броуди его ласкового «фырчания», не погладит его лакового бока…

А так хорошо все начиналось…

Вернее, начиналось тоже не очень, если копнуть поглубже, то есть в самое детство. Отец Броуди не отличался законопослушным поведением. Его, кстати, Айк звали – как мужа Тины Тернер. И так же, как ее муж, Айк Броуди пил, скандалил, дрался. Детей, правда, не трогал. Билл и младший брат Джон наблюдали за его припадками из-под кровати. Тина Тернер пятнадцать лет терпела, потом ушла. Наверное, у чернокожих женщин от природы вместительнее сосуды терпения. У матери Броуди сосуд переполнился через четыре с половиной года. Один раз после скандала она хлопнула дверью, и больше ни муж, ни дети ее не видели.

Билл долго на нее за это обижался.

Естественно, пошел по стопам законо-непослушного отца. Начал с наркотиков. С этого все начинают и все одинаково кончают – от передоза. Нюхал, курил, но к счастью, до тяжелой наркоты не успел добраться. Школу бросил. О профессии не задумывался. Однажды сидел на террасе, потягивал сигаретку с марихуаной… Как вдруг услышал: «фр-фр-фррр», негромко, на низких тонах — текло в уши, как небесная мелодия. Потом увидел: это сосед напротив Том Томпсон приехал на своем мотоцикле «Харли-Дэвидсон». Мотоцикл сиял, как хорошо откормленная черная пантера – бокастый, мощный, гладкий.

Это была любовь с первого взгляда…

Билл познакомился с Томом и его мотоциклом, что спасло ему жизнь. И вывело на правильную дорожку. Том состоял в клубе «Ангелы ада», но тогда это название не означало ничего криминального. Банда организованных мотоциклистов и только.

Билла увлекло. Погрузило с головой. Одурманило сильнее наркотика. Чисто мужское: мотоциклы – рычащие как дикие звери, черные майки с названием клуба, которые позволялось носить только членам, дерзкая эмблема «череп с крыльями» — она стала первой татуировкой Билла на правом плече… Новый мир открылся. Не в кокаиновом дурмане, а в реальности, где мало было радости.

Том помог Биллу собрать из старых запчастей его первый «Харли». Подарил свою майку – с цифрами «81», которые носили кандидаты в члены клуба. Познакомил с местными байкерами. Рассказал историю возникновения «Ангелов».

Во время Второй мировой войны существовало подразделение боевых летчиков под названием «Ангелы ада». Они создавали ад на земле, наводили страх на врагов антифашистской коалиции, которую возглавляли Соединенные Штаты.

Вперед, Америка – освободительница мира!

Патриотизм вдохновлял их, а у кого есть вдохновение, тот способен горы свернуть. И фашизм свергнуть. Пилоты внесли немалую лепту в победу, но после войны попали под сокращение, остались не у дел. А патриотизм-то никуда не делся. Вдохновение воевать со злом  бушевало в сердцах, требовало выхода.

И выход нашелся. Пилоты стали байкерами, взяли прежнее название и начали свою нерастраченную воинственную энергию использовать в мирных целях – в мотопробегах. Заодно тренировались, укрепляли дружбу, готовились к новой войне во имя родины. Которая не замедлила вспыхнуть. Корейская, потом Вьетнам и далее по списку, который уже стал историей. Везде участвовали «Ангелы», хотя и не всегда официально.

Том тоже имел боевой опыт: участвовал в операции «Каньон Эльдорадо» против Ливии в качестве штурмана истребителя F-14. Получил тяжелое ранение и неплохую пенсию. В отличие от других ветеранов, вспоминать о войне не любил. У «Ангелов ада» пользовался уважением, а у Билла – непреклонным авторитетом.

Том был ему наставником, отцом и даже больше. Гуру, сэнсэй, далай-лама, магистр, гроссмейстер и как там еще называются духовные вожди… На него хотелось молиться и походить до самых мелочей. Билл жадно ловил каждое его движение, слово, взгляд. С восхищением фаната смотрел на его мускулистые ноги и крепкую задницу в кожаных брюках. На бицепсы, буграми выступающие из рукавов. На голову в черной косынке, по-пиратски завязанной сзади. На свободно  растущую бороду, не позволявшую угадать возраст.

На странно чистые, небесно-голубые глаза младенца, глядевшие из-под волосатых, рыжих бровей. Том походил на Бога, которому не чуждо ничто человеческое…

Билл проводил в его гараже больше времени, чем дома, а потом и вообще там поселился. Часто смотрел он на другую сторону улицы, будто на экран гигантского телевизора, который показывал сцены из жизни членов семьи. Вон отец гоняется с ружьем за очередной подружкой, вон брат Джон опять «на бровях» приползает домой. Сериал «Династия», который не закончится хэппи эндом.  Хорошо, что Билл вовремя вышел из актерского состава. Он смотрел на отца и брата и не чувствовал ничего родственного: лица знакомые, а отвернулся и — забыл, будто телевизор выключил.

Том сказал как-то:

— Жизнь дураков не любит. Иди учиться.

Если бы он сказал «иди вешаться», Билл повесился бы, не раздумывая. Есть люди, как Боги — им веришь, не задумываясь, и слушаешься беспрекословно. Он вернулся в школу и, к собственному удивлению, благополучно ее окончил. Увлечение мотоциклами вселило в него какую-то новую энергию, будто в мотор залили обогащенного бензина. Захотелось обогащаться. Подниматься, достигать, узнавать.

Узнаешь – из книг. Билл бросил увлечение марихуаной и переключился на чтение. Начинал с истории образования Штатов, освоения Дикого Запада. Потом расширил тематику, перешел на биографии великих людей, военные рассказы. Потом на техно-триллеры, где происходит техническая катастрофа, например, на подводной лодке, а вокруг  разворачивается действие. Полюбил книги про шпионов – когда тонко сплетенную вражескую сеть раскрывают глубоко мыслящие американские агенты-интеллигенты типа Джейсона Борна. Они с легкостью разгадывают головоломки и разламывают головы. Билл представлял себя в их роли, учился актерствовать, то есть перевоплощаться.

Лучше всего получалось перевоплощаться в гипер-активного Джеки Чана. Подражая этому самому известному американо-китайцу, Билл махал руками и ногами во все стороны, избивал боксерский мешок, как злейшего врага американской нации. Он заразился от Тома патриотизмом, гордился, что родился в Америке – стране, которая следит за порядком в мире. Творит добро, искореняя зло. И пусть  приходится платить высокую цену в виде трупов, увечий и прочих неприятностей. В драке за добро без крови не обойтись. Так работает Вселенная, и Броуди мечтал стать винтиком в ее механизме.

А пока крутил винтики в механизме собранного своими руками «Харли», полировал, чуть ли не целовал. Мотоцикл был дорог ему, как дитя, которое сам родил. Единственное родное существо.

К тому времени брат Джон уже куда-то пропал, потом застрелился отец. Броуди продал дом, попрощался с Томом и уехал поступать в Калифорнийский университет на специальность «психология».

Закончил учебу, но «врачевателем человеческих душ» работать не пошел. Выслушивать бред шизофреников, прописывать нейролептики от мании преследования? Скучно и неромантично. Его самого преследовала мания – разоблачения зла, уничтожения врагов американского общества. Патриотизм  прогрессировал и приобретал хроническую форму. Его нейролептиками не вылечишь…

Патриотизм лечат подвигами. Подвиги совершаются на войне. Вооруженных конфликтов в мире хватает, выбирай на вкус. И везде американцы присутствуют – явно или скрытно. Однако, в армию идти Билл не собирался. Не его формат. Поют хором, ходят строем. Толпа и никакого индивидуализма. Ты никто и звать тебя никак. Аноним. «Джон Доу». Шурупчик в машине, песчинка в пустыне. Всего лишь исполнитель чужих приказов, человек массовки. Отправят в какое-нибудь Богом забытое Конго воевать — не за свои идеи, а за чужие амбиции. Погибнешь или от пули, или от малярии, или от чего-нибудь науке не известного, и опознают тебя не по лицу, а по номерку на медальоне.

А может и вообще не опознают…

Умереть во имя родины Билл был, в принципе, не против, но становиться неопознанным трупом не хотелось. Хотелось не терять лицо… в смысле индивидуальность — и не теряться в толпе. Хотелось быть главным героем, а не статистом. Самому принимать решения и самому за них расплачиваться. Или смертью, или победой. Лучше победой. И чтобы все лавры – ему одному. Он молод, силен и непобедим. Хоть сейчас в драку, как Чак Норрис – один и без оружия против сотни вооруженных бандитов.

Где взять бандитов в мирное время и в пределах страны?

Конечно, в криминальном мире.

Билл объявил войну криминалу. Окончил полицейскую академию и поступил в службу охраны порядка Калифорнийского университета.

Как раз в это время полиция штата предпринимала очередную попытку расправиться с организованной преступностью. Каковой признали моторизованную организацию «Ангелы ада». По документам они проходили как «клуб по интересам», называли себя «мирными энтузиастами мотоциклов», даже платили налоги. На самом деле интересы у них были сомнительные, а налоги платили с доходов, добытых нелегальным путем.

Ни для кого в штате не было секретом, что торговля наркотиками, женщинами и оружием находилась в руках руководителей «Ангелов». Но пока они тихо обделывали свои делишки и регулярно делились с кем надо, их никто не трогал.

Даже когда они совершили пару резонансных политических убийств, вовлекли в наркоманию детей знаменитых актеров, ограбили дом всемирно известной задницы… то есть блогерши – полиция только погрозила пальцем и спустила дела на тормозах. Кстати, в отношении блогерши дело даже не заводили, признали – сама виновата, не закрыла дверь в сад перед тем, как лечь спать. Общество в данном случае полицию поддержало, потому что эта блогерша всем надоела до чертиков. Прославилась не умом, а жоп*й, чем испортила имидж Америки, как высоко-интеллектуальной страны.

Когда же двое парней из «Ангелов», став случайным свидетелями грабежа магазина, сумели разоружить нападавших, надавать тумаков и сдать полиции — общество всколыхнулось. Не от радости, что пойманы преступники, а от возмущения – опять черных обижают.

Black lifes matter. Черные жизни важны. И неважно, кто это – президент или подонок.

Вместе с обществом всколыхнулась полиция. Центральное Бюро по контролю над алкоголем, наркотиками и оружию приказало разобраться и наказать.

Стали разбираться – за что бы наказать «Ангелов»? Официально предъявить им нечего. Доказательная база слабовата. Единственный способ – поймать во время совершения преступления. Это значит заранее узнать их планы. А планы они держат в секрете получше, чем Пентагон.

Остается одно: внедрить своего человека в банду — агента под прикрытием, на спецжаргоне называется «крот». Только тут первый попавший агент не подойдет. Слишком много  требований. Самое первое — должен быть умным до степени интеллектуала, а это редкость в полицейской среде. Должен уметь актерствовать, чтобы не играть роль бандита, а быть им.

Должен разбираться в мотоциклах. Должен иметь татуировки, причем не приторно-сладкие типа «Мэрилин Монро сидит на плече», а мужественные: «летит орел, расправил крылья» или «мчится мотоцикл, поднимает пыль». Должен быть молодым, здоровым и прочее, но самое главное: должен иметь отличные характеристики из академии, патриотический настрой и желание рисковать жизнью.

Броуди подходил по всем статьям. Пригласили его на беседу, осторожно спросили, не желает ли он послужить отечеству, внедрившись к врагу. Вскользь упомянули о неприятностях в случае провала и ярко расписали почести в случае успеха. Броуди не ожидал, замялся. Он, конечно, мечтал поучаствовать в чем-то таком, но одно дело мечтать, другое – осуществлять.

Прикинул за и против.

Ну, про неприятности понятно — видели в новостях и сериалах. В лучшем случае пуля в лоб, в худшем забьют цепями или на куски разрежут… Но об этом не надо думать, чтобы не привлекать несчастье. Когда  прыгаешь с парашютом, не стоит думать о том, что парашют не раскроется.

Зато почести впечатляющие: медаль за доблестную службу, вручаемая на фоне звездно-полосатого флага под государственный гимн, пожатия рук важных персон вплоть до президента, улыбки сослуживцев, аплодисменты начальников, салют на могиле… Нет, при чем здесь могила… С Броуди ничего такого не случится… он молод и здоров…

А главная награда – безмерная благодарность Родины.

Больное место Броуди. Он лопался от патриотизма. Родина-мать звала. Сомнения отпали. Восторжествовала мечта послужить стране и народу, причем именно тем способом, который ему подходил больше всего.

Господи, если бы только знал, чем обернется его романтическая наивность… Вот сидит он сейчас вдали от той самой родины и, как загнанный зверь, озирается по сторонам. Ищет убийцу, которого, возможно, не существует в природе. А скорее всего, он рядом, только Броуди его не видит. Зато чует — инстинктивно, подсознанием…

Чутье у него звериное. Именно оно помогло внедриться в калифорнийское отделение «Ангелов ада» и не провалиться. Президентом там был матерый байкер по кличке «Джек Совратитель Малолеток». Джек-Совратитель знал Тома Томпсона – когда-то они вместе гоняли по хайвэям, ловко лавируя между стоявшими в пробке автомобилями. Том порекомендовал Билла, за что, кстати, поплатился. Сразу после разоблачения Броуди его нашли мертвым в гараже: якобы, в пьяном виде включил двигатель своего старенького «Форда», заснул и задохнулся. А тот «Форд» уже лет двадцать не заводился…

Сперва, как и положено новичкам, Броуди был у «Ангелов» на побегушках. Проверяли на честность и преданность. Что означало: своих не обманывать, чужим уметь врать в лицо. Врагов ненавидеть, братву не предавать, в драках стоять насмерть. Тогда-то его и подстрелили…

Броуди выжил, получил кличку «Тертый Калач», поднялся до дилера. Через его руки проходили миллионы баксов, но он не смел присвоить не то что тыщёнку, но ни одного, замызганного кокаином, «Вашингтон». «Ангелы» строго следили, чтобы в «семье» не крысятничали.

«Тертый Калач» показал себя с лучшей стороны. Если возникала заварушка, за спинами не прятался, тут же лез в драку. Бил не до первой крови, а чуть ли не до последней капли, иногда так увлекался, что приходилось оттаскивать.

Решили его еще раз повысить — до капитана и принять в семью полноправным членом. Приказали убить. Настоящие «Ангелы» связаны кровью – чужой в первую очередь, «чистеньких» среди них нет. Каждый должен «замазаться» в убийстве, чтобы когда-нибудь не возникло желание сдать своих, а себя выставить невиновным.

Убийство – обязательное условие вступления, пропуск в «семью». Иначе какой из него «Ангел ада». Пусть Броуди выполнит это простейшее задание, потом будет другие — более интеллектуальные выполнять.

Простейшее – для члена преступной группы, но не для полицейского. Броуди с удовольствием колотил конкурентов «Ангелов», они – те же отпетые мошенники и бандиты, но на убийство согласиться не мог. Это черта невозврата. За нее ни один агент – ни тайный, ни явный не должен выходить.

Тогда выходить из клуба? Но, будучи все еще на побегушках у верхушки, он не владел фактами и доказательствами, чтобы их разоблачить и посадить.

Значит, надо оставаться и выполнять условие. Да с такой правдоподобностью, чтобы голливудские мастера спецэффектов позавидовали. Броуди со своим куратором разработал целую операцию. «Убитым» должен был стать офицер секретной службы, внешностью похожий на члена  банды «Монголов». Его сфотографировали сначала живым — поедающим гамбургер, потом «мертвым» — облитым кровью ягненка и с его же мозгами на голове. Фото «трупа», лежащего в яме в тихом местечке под Тихуаной, получилось настолько достоверным, что у Джека-Совратителя не возникло ни малейшего сомнения.

Броуди приняли в «семью», вот тогда все и началось…

Стыдно признаться: началась лучшая полоса жизни. Деньги текли рекой – полноводной, как Миссисипи. А уходили так же быстро, как Миссисипи свергается в Ниагарский водопад. Жаль, не мог тратить на собственную семью – внезапное обогащение вызвало бы вопросы.

Впрочем, не очень-то и жаль… Броуди тратил на себя — не жалея, не угрызаясь. Он усыпил совесть сказкой про «важное задание» и расширил границы дозволенного. Он находился в сумеречном окружении, в серой зоне. Черное с белым перемешались. Запрещенное и дозволенное поменялись местами. Размылись границы добра и зла.

Жил как бы в двух измерениях.

Одно явное. Жена Гвен: утром вечно куда-то спешит, вечером падает в постель замертво. Двое сыновей: школа, бейсбол, прыщи, первый секс, первая сигарета… В семье живешь интересами других. Скучно.

Другое дело «Ангелы ада» — его второе измерение, скрытое. По сути враги, а если посмотреть с другого угла зрения… все же друзья. Вместе и в драке, и в пьянке — Броуди в полиции таких друзей не имел. В клубе проходила его настоящая жизнь — такая,   о которой он даже не мечтал, потому что не знал, что она существует. Как в кино про мафию: женщины, наркотики, вечеринки, войнушки, тёрки с врагами, разборки с друзьями (по пьяни и такое бывало), серьезные разговоры и пустая болтовня, планы, проблемы… В общем – жизнь на полную катушку.

Броуди чувствовал себя нужным, важным. Своим среди своих. Если бы не патриотизм, ноющий, как зуб, он с удовольствием остался бы…

Счастье – жить как нравится.

Броуди нравилось жить в том чисто мужском мире. Где всё решают не переговоры, а бицепсы. Вколачивай свою правду – во всех подряд: врагов, конкурентов, непонятливых мигрантов, несговорчивых девочек, занудливых гомиков и тех, кто еще не определился с гендерной принадлежностью. Переговоры – это долго и нудно, а бицепсы один раз применил и — порядок.

Правда всегда за тем, кто в драке победил.

Броуди так вошел в роль крутого байкера, что уже не выходил из нее даже общаясь с семьей. Грубил жене, отвешивал подзатыльники детям. Сейчас, конечно, сожалеет, а тогда…

Тогда…

Он купил новенький, сияющий черным лаком «Харли» с длинной вилкой и объемом 1600 кубиков. Садился в седло, ощущал чуть ли не сексуальное возбуждение. Нет, еще приятнее. Ощущал мощь мотоцикла и гордость, что он эту мощь подчинял. Будто укрощал дикого мустанга. Высшее мужское наслаждение… Вроде — украсть у арабского султана красивейшею жену и делать с ней все, что Камасутра посоветовала. Наслаждение, доступное лишь избранным.

Они и были избранные – входили в 1 процент байкеров Америки, которые не подчинялся государственным законам, остальные были мирные граждане на мотоциклах. «Ангелы» гордились своей избранностью и свободой от правил. Носили майки с надписью «1%» — одна такая до сих пор лежит в чемодане Броуди.

Как говорил Сонни Баргер: «Лучше быть царем в аду, чем прислужником в раю». Быть царем не каждому по характеру. Царей много не бывает. Вступить в клуб «Ангелов» сложнее, чем в клуб масонов. Находиться в их рядах – честь выше, чем в рядах охранников Папы Римского. Кстати, они и охраной занимались – знаменитые «Роллинг Стоунз» прибегали к их услугам, а это уже официальное признание. О них пишут книги, снимают фильмы. «Ангелы ада» — уже давно легенда.

Броуди гордился, что стал частью этой легенды. «Ангелов» боятся и уважают. Уступают дорогу и простые машины, и полицейские. А наивысшее удовольствие — вместе с клубом участвовать в парадах на День Независимости. Впереди Сони Баргер – в черной майке с символикой клуба спереди и сзади, руки сплошь в наколках крепко держат высокий руль. На голове вместо шлема черная бандана. Он никогда не носил шлем, и его никогда не останавливала полиция. Длинные волосы развеваются на ветру и полощутся по спине, как флаг. Лицо изрезано морщинами, как шрамами. Взгляд такой, будто ему Тихий океан по колено и Господь Бог не указ.

Так и есть. Его Бог – Дьявол. Нет такого греха, который бы не совершил Сони Баргер. Он и в аду не пропадет: будет не гореть, а поддавать жару…

За Баргером – остальные «Ангелы», на лицо разные, в остальном похожие, как братья: широкие спины, мускулистые руки, взгляды тверже стали. Они и были братья — связанные кровью. И тайнами, о которых не догадываются зрители, пришедшие посмотреть на парад самого обсуждаемого и самого осуждаемого мотоклуба страны.

Под взглядами толпы Броуди ощущал себя голливудской звездой на церемонии Оскара или президентом на инаугурации. Этой открытой для всеобщего обозрения стороной членства в клубе он наслаждался не меньше, чем другой – подробностей которой не знают криминальные хроники.

Это было его дело, его работа, его настоящее призвание. Жаль, что в полицию он поступил раньше, чем в клуб. И должен теперь предавать своих друзей во имя… чего? Что будет ему по окончании задания? Похлопают по плечу, мол – молодец, парень, и опять пошлют ловить наркокурьеров? Которым не то что оплеуху нельзя влепить, но и слово грубое сказать, особенно если у того неправильный цвет тела. Быстро обвинят в расизме и дискриминации, отправят в отпуск за свой счет или на пенсию без сохранения содержания. А то и под суд…

Толерантность-политкорректность, черт возьми. Выдумки  гомиков, лесбиянок, гендер-нейтралов и прочих фриков из телевизора. Они сами — насмешка над природой, искривление логики. Недоразумение при рождении. Отклонение психики. Хотят убедить других в том, что всякое отклонение – это норма. Заразить своими нездоровыми убеждениями, как тяжелой формой гриппа.

И многие им верят, вот что противно.

К счастью, есть люди, которые стоят на страже вечных ценностей. Байкеры, например. Вирусы политкорректности не проникли в их стерильную среду. У них здоровые инстинкты и логика – прямая, как ствол.

Броуди все чаще ловил себя на желании остаться в «семье» и сражаться с ее врагами, в смысле — конкурентами. В конце концов, если посмотреть реально: «Ангелы» и полиция делают одно дело. Борются с криминалом. Только каждый на свой лад. Байкеры делают это жестче. А иначе криминал не искоренить. С преступниками надо действовать преступно…

Патриотизм Броуди был бы доволен, а совесть чиста, как утренняя роса.

И пусть «Ангелы» тоже не ангелы. Наряду с легальными доходами от продажи мотоциклов и атрибутов с символикой клуба тайно зарабатывают наркотиками и проститутками. Это общеизвестно.

Но. Если рассуждать логически (а не политкорректно), то вывод следующий. Темный бизнес существовал раньше и будет существовать всегда. Если «Ангелов» разогнать, придут другие. Мексиканцы или еще хуже колумбийцы — Эскобара забыли?

Лучше уж «свои», чем «чужие». Только пусть не плодят трупы да исправно платят кому надо.

Патриотизм Броуди вздрогнул, как стрелка барометра, и качнулся в сторону «ясно». Совесть проснулась и качнулась следом.

Упали последние барьеры, Броуди настолько вошел в роль, что ощущал себя не двойным агентом, а полноценным «Ангелом». Не выходил из роли даже дома, который посещал теперь все реже. Его семья – жена Гвен, сыновья Джон и Дэни отошли на второй план, виделся с ними редко и неохотно. Гораздо охотнее проводил время с девушкой Наоми – официанткой байкерского бара «Родео». Губы у нее полные и сочные, как вишни, а груди маленькие и крепкие, как ручные гранаты…

Но… не надо сейчас о грустном.

Броуди поерзал на стуле, оглянулся на выход – не освободился ли, заодно оглядел зал. Народу много, подозрительных лиц, вроде, нет. Лица все больше азиатских узкоглазых национальностей: то ли японцы, то ли китайцы, то ли вьетнамцы. На кой дьявол притащились в такую даль? Посмотреть на мосты, фонтаны, картины?

Не могли в компьютере, что ли, посмотреть – вместе с Гуглом попутешествовать…

По собственной воле Броуди никогда бы в Париж не приехал. Здесь все чужое — и достопримечательности, и люди. Особенно раздражают иностранцы. В том числе французы – они для Броуди тоже иностранцы. Не разобрать — что у них на уме, что на языке… Чужой среди чужих. Чужих он недолюбливал и опасался. С превеликим удовольствием остался бы там, где было хорошо. В родной Америке, в родной семье «Ангелов ада»…

Он понимал, что задание заканчивается, и втихую подыскивал варианты: как бы «умереть» для полиции…

А «умереть» пришлось для «Ангелов».

Полиция с его помощью собрала достаточно доказательств. В скором времени во всей Калифорнии планировалось провести операцию под названием «Черный кекс» — по задержанию членов клуба, замеченных в преступлениях. Броуди  приказали возвращаться. Свою роль он сыграл блестяще, оставаться дальше в «кротах» не имело смысла. Наоборот, создавало двойную опасность: быть раскрытым – с той стороны и обвиненным в преступлениях – со этой.

Дальнейшее происходило, как и предполагалось. На процессе Броуди проходил «коронным» свидетелем, настолько важным, что после его показаний и последовавших арестов власть «Ангелов ада» в штате заметно ослабла. Начальство получило одобрение с самого верха, повышение по службе и другие бонусы, Биллу торжественно вручили медаль, пожали руку, похлопали по плечу. Отгремели фанфары, закончились поздравления.

Казалось — радуйся, гордись собой и живи дальше.

Однако, «жить дальше» не получилось. Броуди не предполагал, а знающие люди не подсказали, сколь критически перевернется его жизнь после суда. Не просто встанет с ног на голову, но и на гвоздь, который войдет в мозг и не будет давать покоя.

Броуди исполнил долг, но получил не глубокое удовлетворение, а необходимость скрываться. Патриотизм его испарился, будто пена с несвежего пива. Совесть прокисла и дала осадок в виде сожаления о своем «героическом» поступке. Селезенка дрожала и подсказывала: рано или поздно месть «Ангелов» его настигнет.

Сколько раз смотрел он в глаз вражеского пистолета, сколько раз валялся на полу, избиваемый дюжиной подкованных сапог – так не боялся умереть, как после суда. Когда, исполнив долг, вернулся к «нормальной» жизни.

Но. Нормальная жизнь не вернулась к Броуди. А превратилась в свою противоположность. Он прошел по программе «защита свидетеля»: получил новые документы, поменял исходные данные и все остальное, что можно поменять: адрес, банк, зубы и профиль, но в безопасности себя не ощущал. Ожидал нападения от каждого прохожего, из-за каждого угла.

Ожидание смерти хуже самой смерти. Это пытка, от которой теряешь покой и сон. И ощущение действительности.

Интуиция – чувствительная, как сетчатка глаза, подсказывала: беги.

Со слезами в сердце Броуди продал любимый мотоцикл – своим «фырчанием» слишком привлекал внимание. Приобрел за пятьсот баксов подержанный «Форд» у бывшего куклуксклановца — тот отошел от дел, купил ранчо и теперь вместо людей резал свиней. Был счастлив.

А Броуди нет. И не будет…

Со сладкой ностальгией вспоминал он годы, проведенные в «семье». И с горечью осознавал: никогда они не повторятся. Никогда не будет он заниматься армрестлингом с Джеком-Совратителем и сексом с Наоми. Никогда не будет участвовать в парадах на День Независимости. Никогда не услышит любимую мелодию мотора «фр-фр-фррр». Наоборот, если услышит – должен будет бежать куда подальше.

Он и бежал. Колесил по стране – от пустынь Техаса до лесов Монтаны. Жил как изгой. Без друзей, без детей, без «Харли», без подружки. Без самого себя.

Зато в компании со стрессом.

И страхом, который не отпускал ни днем, ни ночью. Броуди боялся проговориться в пьяном виде где-нибудь в баре или сказать лишнее слово собственному отражению. Повсюду ощущал слежку. Даже когда стоял на дне Гранд Каньона и кроме орлов над головой не видел ни одной живой души. Но у орлов были глаза «Ангелов ада», а крылья напоминали крылья черепа.

Броуди проклинал свою юношескую наивность, плакал внутри, стирая с памяти, как сопли со щек, романтический патриотизм и желание быть «хорошим парнем».

Потом решил вообще уехать из Америки. Обид не питал, ведь родина обошлась с ним вполне корректно. Он послужил ей, она предоставила всю возможную защиту. Чья вина, что этого оказалось недостаточно?

А почему он вообще такое предположил?

Может, преувеличил опасность, поддался шизофренической мании? Пора переходить на нейролептики?

Нет, на нелегальное положение.

Он чуял тайную слежку, как собака чует хорошо спрятанный кокаин, и кочевал по миру в поисках умиротворения.

Напрасно искал.

Покой в душе – роскошь, которая стала ему недоступна. Деньги есть, а счастья нет. Самый бедный рыбак на каком-нибудь Гуглом забытом тихо-океанском острове был богаче Броуди. После удачной рыбалки и вкусной ухи лежит он на теплом песке, раскинувшись в форме звезды, уставившись в бесконечность – моря или неба.

Так просто…

И так невозможно.

Для Броуди.

Что ждало его за границей?

Не покой, а еще больший стресс, от того, что теперь в чужой стране, среди незнакомых людей, говорящих на непонятном языке.  В случае чего, обратиться за помощью не к кому, сосед может оказаться шпионом, а прибывшие по вызову полицейские – фанатами «Ангелов».

Броуди потерял ощущение реальности. Чувствовал себя загнанным дельфином. На которого охотятся японцы. Эти азиаты — только на вид улыбчивые, добродушно кивающие, узкоглазые человечки. Да, за короткий срок они прыгнули из древности в современность. Но внутри этих малорослых носителей высокоинтеллектуальных идей до сих пор живет дух древних самураев, жестоких и беспощадных. Броуди видел по телевизору, как они охотятся на дельфинов: с помощью новейших технологий находят семью в океане, окружают, загоняют на мель и убивают. Дельфины не понимают – за что. Бьются, плачут и кричат почти по-человечески…

Дельфины – люди моря.

Броуди – дельфин земли, на которого идет охота. Где бы ни находился, чувствовал себя под прицелом – или примитивного пистолета, или высоких технологий. Куда бы еще отправиться? Разве что на Луну с билетом в один конец. Вернее на Марс — кажется, туда набирают добровольцев…

Потому что на Земле больше нет для него места. Броуди знает. Броуди  пробовал. Пытался затеряться — в саваннах Калахари, в джунглях Амазонки, даже во владениях Кинг Конга на острове Борнео. Жил среди африканских львов, амазонских питонов, индонезийских горилл. Но, не обладая навыками Робинзона Крузо, рано или поздно выходил к людям.

А люди – его главные враги.

Чтобы спрятаться, Броуди забирался в самую далекую планетарную глушь – на   редконаселенные острова пролива Торреса близ Большого барьерного рифа. Но там каждый пришелец на виду, тем более белый среди аборигенов. Хоть и загорел он до медной красноты, все равно отличался от местных, как рыжая рыба-клоун отличается от черной рыбы-дракона.

Пытался затеряться в мегаполисах, что тоже не удалось: в толпе за тобой наблюдают тысячи глаз, как тысячи прицелов… Броуди начал пить, чтобы забыться, впадать в депрессию, чтобы отказаться об борьбы. В пьяном тумане подумывал о самоубийстве.

Но какой в этом смысл? Облегчить работу киллеру?

Нет, до такой бессмыслицы он еще не допился.

Францию Броуди выбрал в качестве последней остановки перед возвращением на родину. Да, если его и здесь не оставят в покое, то будь что будет. Вернется в  Америку, но не поступит в Голливуд, как только что мечтал, а поселится подальше от сородичей, где-нибудь в лесах Северной Дакоты. Подобно гениальному маньяку Унабомберу будет вести дикий образ жизни — в убежище в виде холма, без отверстия для вентиляции и дырки для канализации. Подобно гениальному выживальщику Рэмбо наделает ловушек, купит оружие и будет обеспечивать себя сам. Броуди обойдется без остального мира. А мир пусть  обходится без Броуди…

Как научились обходиться без него самые близкие – жена и сыновья. Он давно развелся с Гвен, не связывался с детьми, чтобы не подвергать их опасности, не дать себя шантажировать. Он отрезал их, как самый лакомый кусок рождественской индейки, и выбросил за дверь — на съедение жаждущим мяса  псам, то есть жаждущим мести «Ангелам».

Да, вернется на родину с большим желанием начать сначала и маленькой надеждой, что удастся.

«Слышь, на тебя уповаю, – Броуди глянул на Спасителя, парившего под куполом. – Ты уж не подведи, дружище. А я тебя отблагодарю».

Чем он может отблагодарить Того Кого ничего материальное не интересует?

Ну… хоть свечку поставит. За упокой Его души… нет, он же вечно живой… тогда за упокой своей души… тьфу, нет, я же еще живой… тогда за здравие нас всех – людей на земле и ангелов на небе… тьфу, черт, ангелов не к месту вспомнил…

Тряхнул головой. Совсем запутался — за что свечку ставить. Решил не ставить. Вдруг и там, под куполом базилики… то есть, в Небесной канцелярии тоже ошибутся…

Отвечать за чужие ошибки Броуди не собирается, своих хватает. Вздохнул глубже обычного, отвел взгляд от амвона и по дуге глянул направо и назад. Очередь к двери рассосалась, можно выйти без задержки и толкучки. Броуди поднялся, надел рюкзак и, больше не проверяясь, направился к выходу. Перед тем, как выйти на свет Божий, ощутил свербение в затылке и все же оглянулся. Заметил знакомый лысый силуэт у каменной чаши со святой водой, куда верующие окунали пальцы и крестились. Это был тот самый служитель Секре Кер — хранитель традиций. Он  следил не за порядком у чаши. Сложив руки под грудью, он как-то слишком напряженно смотрел вслед Броуди.

Билл хотел насторожиться, потом раздумал. Да черт с ним… Придурковатый служитель только и всего. Слишком незаметная фигура. Ни членом, ни фэном «Ангелов» быть не может – по причине возраста и тщедушной комплекции. Следит за Броуди? Чепуха! Просто стоит, наблюдает за туристами – чтобы снимали шляпы да не плевали в чаши. На большее не пригоден. Вышел на пенсию, не знает чем заняться. Хоть здесь почувствует себя нужным, а то дома со скуки бы умер, глядя на мир сквозь герань на окошке…

Со спокойным сердцем Броуди вышел на улицу и первое что услышал «фр-фр-фррр»…

Нет! Не может быть. Наверх невозможно подняться ни на мотоцикле, ни на другом виде транспорта. Только на своих двоих…

Шизофрения проснулась… нет, скорее снизу донеслось – успокоил себя Броуди, подошел к ограждению и оглядел панораму Парижа с вершины Монмартрского холма. Следовало бы умилиться и восхититься, но Броуди не спешил. Он уже видел все это с вершины самой знаменитой в мире башни, которую построил Эйфель. Конечно, по первости впечатляет, но Броуди на холмах не новичок. Базилику Секре Кер он посетил в третий раз и, вероятно, в последний…

В том смысле что надоело.

Все здесь надоело.

Скрываться, толкаться,  восхищаться.

Восхищаться Парижем в ракурсе «сверху» сейчас недосуг, мысли заняты другими вещами. Как-то неуютно здесь… Будто не только ты на город смотришь, но и город – на тебя. И далеко не дружелюбно: прицелившись пиками антенн, сверкая оптическими прицелами окон.

Надо возвращаться домой, на авеню Фош, в квартиру, защищенную тройной сигнализацией и двойной дверью. Авеню просматривается с трех сторон, незаметно подойти или подъехать невозможно. Там Броуди чувствовал себя как за каменной стеной крепости-острова Мон-Сен-Мишель, куда доступ ограничен. А за каменной стеной Секре Кер, куда пускают даже без входной платы — чувствует себя как голый король. На него все смотрят, но незаметно. Политкорректно…

Броуди кинул на голову бейсболку, притянул к носу козырек, быстро глянул вправо-влево — выбирая лестницу, на которой поменьше народу. Обе были полны. По логике движения выбрал правую и встроился в толпу.

Толпа двигалась заторможенно, гуськом по одному, хотя лестницы удобны для спуска втроем, быстрым шагом: ступени широкие и невысокие, как в домах престарелых. Причиной замедленного течения людского потока были стоявшие по обеим сторонам торговцы сувенирами – сплошь мужчины африканской национальности. Они прибыли из бывших французских колоний, про две из которых Броуди когда-то слышал, потому что там и Америка наследила: Алжир и Мали, но географическое положение назвать затруднился бы.

Торговцы – молодые, высокие, разной степени смуглости парни, чувствовали себя в гостях, как дома. Они буквально оккупировали каждое свободное пространство на ступеньках и прилегающей траве. Низко-гортанными, не по-европейски грубыми голосами они  предлагали свой незамысловатый до убожества товар – с рук или с пола. Это были всякого рода безделушки, произведенные дешево и продаваемые втридорога: брелоки с модельками известных автомобильных марок или мельницей всемирно известного кабаре Мулен Руж, магнитики с видами Парижа, кепки, кошельки, игральные карты…

Но первое место с большим отрывом занимали пластмассовые фигурки Эйфелевой башни – они валялись кучами повсюду, прямо на земле, порой даже без подстилки. Размером с ладонь, сделаны в стиле «кич»: грубая штамповка, разноцветная блестящая краска, которая привлекает взгляд, но стирается еще до того, принесешь фигурку домой. Броуди не покупал их из принципа. И из протеста. В городе, где находятся шедевры, не имеющие цены, процветает «кич» и дешевка. И что удивительно – все это покупают. Люди не задумываются о качестве, хватают всё, что выглядит привлекательно, ярко, зазывающе. Пусть не-естественно, зато красиво.

Естественность не в моде. Что естественно – то плохо. Надо  менять, преобразовывать. Длинный нос в короткий. Темные волосы в блондинистые. Выпуклый живот в шестигранник. Мужчину в женщину. Логику в политкорректность…

Сумасшествие.

Болезнь современности – поверхностный взгляд. Важно не содержание, а упаковка. И чтобы соответствовало стандарту. Когда смотришь церемонии Оскара, это особенно заметно – на актрисах одинаковые по стилю платья, прически, макияж. На каждый год назначается свой стандарт – это зовется модой. Телевизор – главный пророк нашего времени, вещает: вы должны носить такие-то брюки, куртки, ботинки. Вы должны есть такую-то еду. Вы должны употреблять такие словечки. Вы должны иметь такое мнение…

А почему телевизор-пророк не говорит – вы должны быть  людьми, отзывчивыми к чужой боли, помогать попавшим в беду?

Потому что доброта тиха и скромна, на ней не заработаешь.

Другое дело – впечатляющая картинка. Под нее можно подставить любой текст, и в него поверят.

Картинка – в телевизоре.

Телевизор мощней любой армии мира. Его влияние огромно, потому что достигает огромное количество людей. Он действует на подсознание, заставляет думать так, как надо тем, кто стоит за кадром. А тем, кто смотрит, сидя на диване с бутылкой пива и пакетом чипсов, это удобно. Люди разучились думать самостоятельно. Думать самостоятельно утомительно.  Человек всегда ищет — где легче.

Легче всего воспринимается приятная глазу картинка.

Логика примитивного человека проста: красивое – значит, хорошее.

Красивые – счастливые.

Красивые в телевизоре.

Телевизор всегда прав.

Значит, он – современный Бог?

Броуди – прирожденный атеист. Телевизора не имеет. В зомбировании не нуждается. Новостями не интересуется. Если начнется атомная война – узнает о ней последним. Или вообще не узнает – будет уже мертв. В свободное время занимается полезными вещами, а не пустым просиживанием на диване.

Крутит педали на велотренажере – для сохранения тонуса тела. Разгадывает сканворды и судоку – для сохранения тонуса мозга. Читает не газеты, а книги – для сохранения воображения. Собирает пазлы, строит миниатюрную железную дорогу и модели мотоциклов – для сохранения интереса к жизни. Гуляет – для здоровья. Ходит по музеям, паркам и мостам – от нечего дела… то есть для общего развития.

Не жизнь, а мечта…

Он был бы счастлив, если бы находился здесь добровольно, а не по нужде. Но даже пребывание в бегах имело для Броуди положительную сторону. Много правильного в жизни понял. Удовлетворение интеллектуального голода важнее  удовлетворения желудка. Есть надо, когда ощущаешь пустоту в животе, а не когда видишь еду. Хотя надо признать – сдерживаться трудно. Еда повсюду. И надо иметь силу воли, буквально заставлять себя отворачиваться от ярких упаковок, предлагающих вкусности – либо сладкие, либо соленые.

И то, и другое вредно, но в красивой упаковке… может, и ничего страшного… Красивое не может быть плохим… думает обыватель…

Поверхностное восприятие действительности.

Незаглядывание вглубь.

У современных людей сила воли слабая, как жвачка.

А может, так было всегда?

Возможно. Броуди не знает, он раньше не жил. А сейчас смотрит и удивляется на этих узкоглазых и широкоскулых, которые щебечут на своем, азиатском, и сгребают все, что блестит… Как сороки, честное слово. Сороки-человеки.

Впрочем, что с них взять. Странные люди. Броуди видел по Дискавери. В Японии процветает бизнес: использованные и нестиранные трусики девочек-подростков высылают всем желающим за хорошее вознаграждение…

Броуди затошнило… не от нестиранных трусиков, а от примитивного мышления… нет, скорее от  приторно-сладкого кокаинового духа, плотным облаком окружавшего продавцов. Он отвернулся и лишь изредка, искоса взглядывал под ноги, чтобы не оступиться и не упасть на впереди идущего — а тот упадет на следующего, и посыплются они с лестницы один за одним по принципу «домино»…

И привлекут внимание половины города.

Что крайне нежелательно. Вернее смертельно опасно.

Для Броуди.

Он шел со скоростью праздного гуляки, улыбался одними губами по привычке не отличаться от толпы. Отключился от окружающих, погрузился в мысли, как в туман… когда услышал поблизости негромкое «Ап-чхи!». Будто мышка чихнула. Прозвучало тонко, но звонко – среди монотонного гула туристов и  торгашей. Броуди невольно оглянулся.

Среди черных парней стояла белая девушка и вытирала рот правой рукой. На левой она держала бусы, уложенные в рядок от пульса до локтя. Девушка мило смущалась, оглядывалась и улыбалась. Она была худа и на голливудский взгляд слишком проста: негармоничное лицо с типично французскими узкими губами. Некрасива, но сумасшедше молода, не старше восемнадцати, а юность делает очаровательным даже несовершенство.

Одета в платье, покрытое цветочками, с открытыми руками и вырезом на груди — плоской как у несовершеннолетней гимнастки. На правой стороне шеи растеклось родимое пятно величиной со сливу темно-синего цвета, в Европе его называют «винным пятном». Несмотря на внешние недостатки, она чем-то неуловимым напоминала принцессу Эльзу из мультфильма «Замороженное сердце», в которую в пубертатном возрасте был влюблен Броуди.

Что делает белая принцесса из Замороженной страны среди чернокожих подданных Короля Льва?

А то же, что и они. Продает и зарабатывает. На бокал дешевого «бордо» и понюшку кокаина.

Жаль.

Сказка разбилась о жизнь.

Девушка заметила взгляд Броуди и, не теряя момента, протянула   руку с бусами самодельной конструкции, ценившимися покупателями за «самобытность». Их происхождение не обманывало наметанный глаз Броуди: сделаны не в диких джунглях Африки, а в диких микрорайонах Парижа, куда боятся заглядывать полицейские и почтальоны. Выручка от продаж идет не голодающим детям самого отсталого континента Земли, а пьющим, нюхающим и колющимся дядям и тетям самой цивилизованной страны Европы.

Однако, обычный турист, очарованный новой парижской экзотикой, подобными мелочами не интересовался — безделушки расходились живее свежеиспеченных круассанов.

Главный побудительный мотив покупки – опять же политкорректность, в которой черным (извините) по белому записано: неграм… то есть африканоподобным… то есть гориллобразным… то есть – Броуди замешкался, вспоминая политкорректное название выходцев из Африки… в Америке это афро-американцы, значит здесь афро-европейцы… или афро-французы… Странная какая-то национальность получается… интересно, есть ли афро-мексиканцы или афро-никарагуанцы?…

Тьфу, язык сломаешь.

Ну, в общем, этим выходцам из голодающих стран надо помогать. Они постоянно недоедают и недопивают. Ну, на родине понятно почему: там фигурки Эйфелевой башни покупателю не по карману даже по себестоимости, в очередь за ними не встают, выручку не дают. А вот почему они и в Европе продолжают «голодать», получая приличный навар за безделушки, это еще вопрос.

Второй побудительный мотив – больная совесть. Она заставляет  даже не слишком богатого туриста расставаться с деньгами, потому что стыдно их  иметь на фоне вечно «голодных». Мотив отвечает духу времени и идеям гуманизма, провозглашенным еще Французской революцией: от равенства – к братству – и будет всем счастье!

Этим идеям не доверял Броуди — практично мыслящий американец, которому чужды европейские чудачества. Смотрел иронично на городских гидов, когда те, поддерживая идейную подоплеку второго побуждения, в конце экскурсии говорили подшефным туристам:

— Не проходите мимо этих парней, помогите заработать на кусок хлеба, — и показывали на рослых, под два метра, черных юношей,  сияющих белозубыми улыбками, щеголяющих в брюках от Пьер Карден.

Туристы охотно раскошеливались. Броуди же проходил мимо без всякого сочувствия или чувства вины. Голодающие не сияют улыбками и не пахнут кокаином. Жалость гидов шита белыми нитками. Вероятно, они имеют свой процент… Но от Броуди им не перепадет. Он по пятницам не подает. Как, впрочем, и по другим дням недели.

Почему-то заинтересовался девушкой. Она наверняка из местных, «доедающих». Показал глазами на связку из разноцветных камешков.

— Сколько? – спросил не с намерением купить, а чтобы лишний раз удостовериться в своих предположениях о несоответствии качества и цены. Камешки-то скорей всего найдены не в песках Сахары, а на берегах Сены.

— Всего десять евро — за одни бусы, за двое — пятнадцать, — профессионально быстро, на хорошем английском затараторила девушка. Шагнула ближе, посмотрела с веселой наглостью, мол, вот еще один, идейно-замороченный, которого раскрутить на пару десяток не составит труда. Ткнула руку с товаром, как с ножом, чуть ли не в живот Броуди.

Бусы качнулись и открыли на внутренней стороне локтя яркие, сочные, будто только что расцветшие пятна псориаза. Это заболевание не передается воздушно-капельным или половым путем, но все равно противно. Броуди брезгливо отшатнулся,  качнул головой и поспешил опять влиться в человеческий поток, направлявшийся вниз.

Ругал себя про себя. Покупать не собирался – зачем спрашивал, привлекал внимание? Вдруг она шпионка…

Да какая она шпионка… Обычная наркоманка, вон носом шмыгает, хотя не простужена, ноздри красные, глаза слезливые. Молодая, а уже законченная… подумал Броуди и тут же забыл. Огляделся для проверки, не скрываясь — вроде потерялся, не знает, в правильном ли направлении идет.

Подозрительных лиц не заметил, только… та девушка: сложив руки под несуществующей грудью, как-то уж слишком пристально глядела вслед.

С угрозой?

Да вроде нет. Скорее с жалостью к потерянному клиенту, решил Броуди и замедлил шаг. Он приближался к следующей террасе, где на площадке между лестницами прилепился к стене бассейн для рыб. Аквариум под открытым небом. Подводный городок с домиками из камня и парками из водорослей. Жители его — жирные японские золотые рыбки лениво лавировали между плоскими стеблями водяных лилий. Они то ныряли поглубже, то поднимались к поверхности, сверкая на солнце блестящими, будто покрытыми лаком, спинами.

Вода была на удивление прозрачной, несмотря на обилие людей разной степени воспитанности. Дааа, все-таки Париж не растерял еще былого лоска. Жители и гости столицы соблюдали чистоту. Простой техасский ковбой давно бы искупал в бассейне свои сапоги из змеиной кожи. «Ангелы ада» накидали бы рыбкам вместо хлеба сигарных окурков. Их железные сердца не восприимчивы к утонченной красоте природы. Их восхищают грубые моторы, рев которых – музыка для ушей. Их религия — техника. Бог – мотоцикл. Пророки – Харлей и Дэвидсон…

Ох, не к добру «Ангелы» вспомнились… Чтоб они в преисподнюю провалились…

Броуди перевел мысли на другое – на бортики бассейна. Там сидели люди, уставшие подниматься или спускаться. Это были, в основном, одинокие девушки и влюбленные пары, которые не стеснялись целоваться. Многие просили друзей или незнакомых запечатлеть их на телефон или видеокамеру, что никогда не сделал бы Броуди: в подобной толкотне невозможно снять фото, чтобы кто-нибудь посторонний с глупой гримасой не влез в кадр. Останется на память чужая рожа вместо своей…

Надо следить, чтобы самому не остаться кому-нибудь на недобрую память…

От нечего делать стал разглядывать барельеф на задней стене бассейна, над которым кудрявой зеленой шевелюрой нависали ползучие кусты. Взгляд самопроизвольно пополз вверх по зелени и вдруг остановился — резко, будто нога наступила на мину. Наверху, у колоннадного барьера террасы, которую Броуди только что покинул, стояла знакомая фигура с лысым черепом в ореоле прозрачных волос. По-прежнему скрестив руки под грудью, на Броуди смотрел тот самый надзиратель за порядком по совместительству пенсионер базилики Секре Кер.

Не может быть! Старик следит за ним?

Броуди опустил глаза, мотнул головой. Усмирил всполошившиеся мысли. Усмехнулся молча: ерунда, показалось. Невозможно. Сверху, в толпе одинаковых бейсболок разглядеть отдельного человека – задача едва посильная даже для агентов, профессионально занимающихся слежкой, не говоря про близорукого старика… К тому же он без солнцезащитных очков, а светило бьет ему прямо в глаза.

Показалось… Броуди  развернулся и потопал вниз, решив больше не оглядываться, чтобы понапрасну не беспокоиться.

На следующую террасу спускалась единая широкая лестница, по которой идти было просторнее, потому проще. Если один споткнется и упадет, другие не повалятся за компанию – более высокая степень коллективной безопасности. На нижних ступеньках сидели люди и в качестве бесплатных зрителей наблюдали за представлением на площадке. Представление давала девушка в блестящем концертном купальнике с висюльками на сосках, с бубенчиками на щиколотках, без обуви.

Театр одного актера и одного магнитофона – старого, до-смартфоновского еще периода. Кассеты лениво крутились, издавали заунывные мелодии — то ли арабские, то ли аборигенские. Девушка отклонялась назад, перебирала в воздухе руками, становилась в позы индийских танцовщиц и замирала, ожидая аплодисментов. Показывала трюки с огнем: проводила спицами с горящим концом по голым рукам и ногам, отпивала из бутылки и дула на огонь — получалось «драконовское» пламя.

Потом сунула спицы в горшок с песком, встала «в профиль», собрала пальцы обеих рук «в щепотку», одну руку подняла на уровень глаз, другую опустила —  изобразила древнюю египтянку, как на иероглифе. Начала ходить под музыку туда-сюда: покачивая руками, приседая при каждом шаге. «Ходьба по-египетски» — так называлась песня одной древней американской певички, так ходили люди в клипе на песню. Вряд ли настоящие египтяне столь неудобным способом передвигались, даже в древности…

Девушка демонстрировала скорее себя, нежели искусство. Зрители, поголовно мужчины, смотрели с интересом. Не на «фокусы», а из чисто сексуального интереса – на полуголое тело. Голодному до женщин Броуди любоваться на нее чревато эрекцией. Которая от долгого воздержания столь сильна, что хоть чайник вешай…

Неудобно ходить с чайником на члене, вернее с набухшей промежностью среди толпы. Обязательно кто-нибудь заметит, покажет пальцем, привлечет внимание.

Придется принимать меры.

Какие?

Мастурбировать на людях как-то неприлично, а естественным путем выпустить на свободу бившиеся в заточении сперматозоиды в ближайшее время ему не грозит.

Так что прости и прощай, древняя египтянка!

Броуди поаплодировал ей в качестве оплаты за труды и отправился вниз по последней, самой длинной, широкой и свободной лестнице, каскадами спускавшейся к основанию холма.

На лестнице ощущал себя как король на приеме, то есть у всех на виду, то есть легкой мишенью для снайпера. Прибавил шаг, вышел за ворота, отделявшие территорию базилики от города, перешел дорогу и остановился перед кафе (по-французски «бистро») с названием, начинавшимся на «La…» — дальше шло нечто, написанное привычными буквами, но совершенно не читаемое с точки зрения американской лингвистики.

Над давно не мытыми окнами висели горбатые «маркизы», у стен стояли давно не мытые столы и жесткие стулья. Кафе занимало выгодное с точки зрения бизнеса место — на пересечении трех улиц вдобавок рядом с одной из главных парижских достопримечательностей и явно не страдало от отсутствия клиентов.

Значит, не надо мыть окна и столы?

А руки они хоть моют?..

Броуди ощущал необходимость отдохнуть, расслабиться. Выпить, в конце концов. Не воды — в рюкзаке имел бутылочку местной минералки Evian, но хотелось чего-нибудь покрепче — не чтобы с ног свалило, но чтобы отвлекло…

Преодолевая предубеждение о чистоте, Броуди выискал свободное местечко за столиком на одного и сел спиной к стене, лицом – к  толпе. Читать меню в пластиковой оболочке не стал – оно тоже давно не мытое, заляпанное многими отпечатками. Вскоре  явился официант в атласной жилетке, с блокнотом и ручкой. В качестве приветствия пробормотал нечто нечленораздельное, естественно по-французски.

Это то, что всегда бесило Броуди во Франции вообще, и в Париже  особенно.

Просто удивительно, но самый популярный в мире город настолько недружелюбен к гостям, что не считает нужным овладеть международным туристическим языком – английским. Простые жители на нем не говорят — еще терпимо, в случае нужды можно объясниться на пальцах. Но не влезает ни в какие рамки то, что не владеют даже бытовым английским люди, которые непосредственно общаются с туристами: продавцы, официанты, смотрители в музеях, в том числе в Лувре.

О Лувре стоит вспомнить отдельно. С возмущением. Стукнуть кулаком по ореховому столу, за которым обедал еще Людовик Четырнадцатый, и без жалости разбить. Как «они» разбили иллюзии Броуди о самом известном и богатом музее мира. Ходишь, смотришь и не понимаешь. Кто автор произведения, как называется, когда создано. Под картинами висят таблички исключительно на французском. Чтобы прочитать информацию на понятном тебе языке, надо найти специальный ящик, порыться, отыскать листок с переводом, но прежде еще и очередь к ящику отстоять, если явился в час пик.

Любознательный посетитель проведет в музее не день-два, а весь отпуск. И все равно не успеет отсмотреть все, что запланировал, например, богатую коллекцию прерафаэлитов, прочитать их биографии, истории картин. А до жемчужины мирового искусства Моны Лизы вообще не доберется…

Кстати, о Моне Лизе.

Броуди все равно делать нечего. Пойти еще раз посмотреть на эту «жемчужину»… то есть на самый возмутительный фейк в мире искусства? Не на самую талантливую, а самую разрекламированную картину? Не полюбоваться, а ужаснуться. И еще раз убедиться в силе пропаганды. Даже черное можно сделать белым, а уродливое – красивым, если много раз повторить и показать в средствах массовой информации.  СМИ в наше время – сильнейшее оружие, важнее танков и пулеметов. Они выигрывают, не начиная. Они убеждают, не предъявляя доказательств. Они объявляют победителя задолго до конца —   схватки, столкновения, соревнования, сражения…

Вот бы они объявили на всю Америку, что Броуди не предатель, а герой, и чтобы все поверили…

Как поверили в то, что Мона Лиза – величайший шедевр.

На самом деле величайшая неудача. И у мастеров они бывают.

Всеобщего восхищения картиной Броуди не разделял. Наоборот. Удивлялся – как можно находить ее восхитительной, загадочной и так далее. У Да Винчи есть портреты  намного лучше, например «Дама с горностаем». Но и она не идеал. Рафаэль Санти – вот кто непревзойденный мастер кисти. Мадонны Рафаэля — недосягаемая высота мастерства и эстетическая красота. Именно они достойны называться жемчужинами…

А не эта, черт побери, «Мона Лиза дель Джоконда» размером семьдесят на пятьдесят. Не впечатляет ни изображением, ни размером. Не удивительно, что заказчик ее не забрал. Он просил написать прекрасную в своей юности жену на фоне счастливого флорентийского пейзажа, а не странное существо без возраста, пола и бровей — на фоне апокалипсиса. Если долго смотреть, захочешь заплакать и застрелиться…

Психически вредная картина. Вместо того, чтобы демонстрировать на весь мир, следовало бы запрятать далеко в запасники – там ее место. Или вообще выбросить на помойку. Броуди не расстроился бы. Но Да Винчи собственное произведение, видимо, нравилось. Или жалко было выбрасывать то, во что вложил труд. Он оставил картину себе. Как память о любовнике, который (по слухам) послужил прообразом…

И который теперь висит в Лувре и довольно улыбается, глядя на толпу, пускающую слюни от счастья его увидеть.

Броуди счастливые слюни не пускал. Он был недоволен — манерой обслуживания посетителей музея. Однажды спросил у служителя: где посмотреть «Тайную вечерю» того же Да Винчи. Тот стал размахивать руками и лопотать что-то на смеси французского с луврским.

По его растерянному лицу читалось: он сам не представляет, о чем говорит. Но скорей всего – не понял, о чем спросили. Молчать выглядело бы невежливо, вот он и разливался гундосым соловьем… Из его тирады Броуди разобрал лишь нечто похожее на «Ришелье» — одно из отделений музея. Кивнул служащему: мол, заканчивай трели, концерт окончен, и направился искать в лабиринтах Лувра это проклятое «Ришелье».

Полдня потерял, вспотел, в туалет захотел… пока не догадался спросить дорогу у англо-говорящего туриста, бродившего по залу импрессионистов с видом бывалого музейного посетителя. Тот объяснил коротко и ясно: «Тайная вечеря» написана не на холсте, а не стене в каком-то малоизвестном итальянском монастыре в двух тысячах километров от Парижа…

Броуди зло взяло на того служащего. Если не знаешь, трудно сказать простейшее «Ай донт ноу»? Выучить три слова на английском – велико-французская гордость не позволяет? Еле сдержался, чтобы не возвратиться и не стукнуть хорошенько того служащего по лбу, чтобы мозги на место встали…

Будь прокляты все французы: инакоязычные, косноязычные, с ограниченным умом и непомерным самомнением — совершенно не приспособленные к международному общению!

В том числе этот официант, гарсон по-ихнему. Абсолютный непрофессионал. Не только не потрудился выучить одну членораздельную фразу «Добрый день, чего желаете?», но не удосужился даже улыбнуться. Да хоть бы углы рта раздвинул для приличия. Нет. Наоборот. Носит такое унылое лицо, будто на нем сосредоточились все печали мира. Протухшие глаза, свисающие усы, недовольные носогубные складки… Бледный, незагорелый, хотя постоянно в движении и на свежем воздухе. Работает в ресторане, а тощий как скелет. Мышцы под брюками не различаются, вроде – ходит не на ногах, а на костях.

Броуди один раз глянул на него, натолкнулся на вселенское безразличие и отвел взгляд. Энергия передается через глаза. От гарсона шла энергия несчастья. Почти слышался его монолог. Смертельно устал он обслуживать этих проклятых, жирующих туристов, которым конца и края не видно. Ни зимой, ни летом ни покоя, ни отпуска. Получает крохи, а всем надо услужить, каждого ублажить, чтобы, не дай Бог, не пожаловались. Вообще-то жаловаться бесполезно: туристы по-французски ни бум-бум, а по-английски хозяин ресторана не понимает.

В гробу видал он этих бездельников, разъезжающих по миру, глазеющих на редкости. Забот у них нет, зато денег полно. А у него наоборот: денег нет, а забот хоть отбавляй. Дома трое бездельниц лежат. Мать с раком легких – болеет, а все еще дымит, как паровоз, пароход и химзавод вместе взятые. Жена со вздутым животом: в тридцать девять зачем-то решила еще раз родить — опухла, потеряла зрение и зубы и уже возненавидела еще не родившееся дитя. Дочка с дурью в голове – только и думает как бы стащить из отцовского кошелька потом заработанные франки… то есть евры, чтобы спустить на наркотики. Все трое сидят… то есть лежат на его шее, приходится работать с утра до вечера, к любовнице сходить некогда…

Броуди до его забот как до Тибета, своих хватает. Бросил на его тощую, как у цапли, шею безразличный взгляд и сказал по-своему, по-американски:

— Красное вино. — Пусть понимает, как хочет. Но если не принесет заказанное, пусть пеняет на себя.

Официант не промолвил ни слова, даже не кивнул в знак того, что понял, удалился в чрево ресторана. Вскоре явился и поставил на столик пузатую, будто беременную, рюмку, наполненную на  треть. Внутри покачивался черный с вишневым оттенком напиток, обещавший терпкий вкус и крепкий аромат. А-а, ведь понял усатый черт, хоть и виду не показал, злорадно подумал Броуди, нарочито долго рассчитываясь. На чай дал всего несколько центов, лишь для видимости. Рюмка вина на бойком месте стоит как бутылка – на окраине, чаевые уже включены в цену.

Тот получил деньги и даже не поблагодарил – ни словом, ни взглядом. Скрылся с глаз, да так профессионально, что Броуди его больше не видел. Даже когда заходил внутрь посетить туалет. В какой-то момент закралось подозрение: а был ли гарсон? Или всего лишь привидение в его облике?

Из рюмки Броуди пил не по-французски — короткими глотками, а по-ковбойски — длинными затяжками. Хотя ковбои вино не пьют, больше бурбон, но чисто из желания насолить этим… здешним… лягушатникам. Заодно соседним спагетникам. Которые тоже, кстати, языком международного общения не владеют. Бывал Броуди в Венеции. Где туристов больше, чем воды. И даже там с английским проблема. Пицца, папарацци, мамма миа… Словарный запас ниже плинтуса, зато дороговизна на высоте!

Дешевле на Луну слетать. Не зря Броуди итальяшек в Америке недолюбливал. Он и в Европе их не полюбил.

Кстати, вино не обмануло. Оказалось не дешевой, самодельной кислятиной, а качественным, выдержанным не менее трех лет напитком. Каберне Совиньон прованского разлива. «Изысканный и роскошный вкус, который вы запомните надолго и будете возвращаться к нему всю жизнь» – вспомнилось из рекламы.  За время пребывания во Франции Броуди научился разбираться в винах. Скоро будет, как Джеймс Бонд — с одного глотка угадывать название и год урожая… Ха-ха…

Хотя не до смеха.

От одной рюмки пружина в груди не ослабла. Броуди с удовольствием заказал бы еще, да не хотелось вставать — искать угрюмого официанта. А сам он больше не появился. Как тень растворился под «маркизой», наплевав на обязанности. Наверное, обиделся за крошечные чаевые.

Да он и того не заработал. За его унылое лицо надо не доплачивать, а вычитать.

И вообще. Кого они из себя строят, эти французы? Великую европейскую нацию? Обладателей высоких культурных традиций? Соотечественников полководца-победителя Наполеона?

Да, были и теми, и другими, и третьими… когда-то давно. Однако продолжают цепляться за историю. Не желают замечать перемен. Звание великой нации у них давно отобрали англо-саксы. Культурную традицию посещать Лувр перебил американский Макдоналдс. Их Наполеона победил наш айфон: молодежь, увлеченная игрушками на телефонах, вряд ли вспомнит фамилию полководца, зато с легкостью назовет имена черепашек-ниндзя.

Черепашки стали важнее исторических личностей.

Да-а… Измельчал местный народишко. Но продолжает маниакально собою гордиться. А что они такого выдающегося создали за последние сто лет? На память ничего не приходит. Все достижения датируются позапрошлыми веками и сейчас выглядят непрезентабельно.

Статуи, колонны, памятники покрыты пылью времени и пометом голубей. Дворцы в стиле барокко и рококо на фоне современных зданий смотрятся как динозавры Юрского периода. Искусство превратилось в кич и наглый способ заработать деньги. Самые известные достопримечательности Парижа: Эйфелева башня, базилика Секре Кер, кабаре Мулен Руж, картина «Мона Лиза» растиражированы до неприличия: их печатают на сумках, тарелках, магнитиках, кепках, брелоках, а также на автобусах, остановках, витринах, плакатах… Они везде, куда ни кинешь взгляд. Они наводнили город, как зомби. Тошнит уже от этих примитивно-убогих копий, не хочется на оригиналы смотреть.

Слава нации угасает вместе с популярностью французского языка. Когда-то в Европе он считался модным, теперь только предмет интереса измельчавших числом полиглотов-любителей, умеющих картавить и говорить «в нос».

Да черт с ними, сказал себе Броуди и поискал глазами вокруг. Надо переключиться на что-нибудь другое – без политики, искусства и национальных особенностей. На что-нибудь корректно-толерантное…

Тьфу! От одного слова тошнит.

Или от того, что с утра не ел.

Потянулся рукой к стоявшему на столе меню в виде двух плотных створок, раздвинутых под углом девяносто градусов для устойчивости. Почитал список блюд, который, как ни странно, они потрудились представить в членораздельной транскрипции.

Французская кухня — на любителя. Многие блюда Броуди не стал бы заказывать, даже если бы во Франции закрылся последний Макдоналдс. Пробовал он их «деликатесы». «Улитки по-бургундски» слишком воняют чесноком, «петух в красном вине» потерял вкус и закислил, «лягушачьи лапки» напичканы  приправами, но так и не лишись болотного вкуса, а знаменитая фуа-гра…

Броуди передернуло.  Припомнились сцены из документального фильма, который недавно сняли защитники животных и показали по Дискавери. Фуа-гра – паштет из печени гусей. Чтобы та самая печень была жирной, нежной, «таяла во рту», каждого гуся персонально кормят «до отвала» специально тренированные мужики. Они залезают в длинную, грациозную шею гуся своей волосатой рукой, заталкивая пищу как можно глубже. Зрелище не для впечатлительных. Броуди видел всякое, в том числе пытки людей, но гусей-то за что?

Поморщился, тряхнул головой. Черт, с чего это вспомнились садистские картины? А, наверное, тот угрюмый официант настроение испортил. Что ж, сегодня он может спать спокойно: цель достиг, одного туриста здесь больше не увидит, мстительно подумал Броуди. Хоть и понимал: одним клиентом больше, одним меньше – ресторан не заметит. Поставил меню на место, влил последнее вино в рот, посмотрел перед собой незрячим взглядом.

Поразмышлял, чем бы сегодня заняться. Поначалу собирался вернуться домой, но вспомнил, что у соседей ремонт, а целый день слушать визжание сверла желания не имелось. К тому же вокруг дома постоянно шатаются подозрительные личности под видом рабочих. Конечно, может, Броуди преувеличивает опасность, но ремонт – отличное прикрытие для незнакомцев, желающих проникнуть в чужое жилье. А он должен проявлять осторожность по причине статуса беженца, который сам себе присвоил. В данном случае лучше переборщить с осторожностью, чем оказаться трупом. Значит, будет гулять по городу и вернется домой… нет, чтобы не сглазить, скажем как говорят пилоты в самолетах: расчётное время прибытия — девятнадцать часов.

Броуди поднялся, пролавировал между другими столиками и отправился по улице… Лепик, вроде. Названия местных улиц он категорически не запоминал – из-за различий написания и произношения. Сплошная путаница. Одни и те же буквы в разных сочетаниях произносятся по-разному. Чтобы изобразить звук «О»  используют три или четыре знака. Некоторые написанные буквы произносить вообще не стоит – зачем тогда писать?

А еще надо картавить и гундосить…

Язык сумасшедших. Броуди и двух слов на нем бы не связал. Хорошо, что улицу, на которой жил, запомнил. Но там особенно напрягаться не пришлось. Улица Фош – коротко и ясно, как выстрел из пистолета с глушителем.

От ресторана улица не очень резко, но заметно спускалась вниз к  театру-кабаре Мулен Руж, что означает Красная Мельница (прочитал в рекламном проспекте). Улица узкая, по обеим сторонам лавки с товарами, произведенными кустарно и на скорую руку: майки, бейсболки, сумки, открытки, фигурки, бусы, браслеты, кольца, шарфики, кошельки и прочая ерунда, которая продается в каждом крупном мировом городе. Раньше такой хлам просвещенные европейцы предлагали диким племенам. Теперь «дикие» предлагают его «просвещенным».

Торговля шла бойко, народ толпился возле товаров и мешал проходу. Еще больше мешанины добавляли шустрые темнокожие парни – братья по оружию… то есть по бизнесу тех, что стояли на лестнице у Секре Кер. Они переговаривались на своем, гортанном языке и с побрякушками в руках лавировали между людьми, как японские рыбки между водорослями.

Броуди почувствовал себя некомфортно. Он никогда не доверял людям с другим цветом кожи. В Америке их тоже хватает, но они хоть разговаривают понятно. А эти… и выглядят иначе, и разговаривают не так.

Слишком много иностранщины, или портмоне стырят, или перо в бок воткнут, подумал Броуди и вышел на середину улицы. Здесь было посвободней, он шагал, не толкаясь и не замедляясь. В какой-то момент ощутил напряжение в затылке, когда кажется, что кто-то настойчиво смотрит вслед. В тот же момент услышал поблизости шум мотора «фр-фр-фррр». «Харли-Дэвидсон»… Его звук он различит спросонья, с бодуна и даже с сотрясением мозга.

Невозможно.

Улица узкая – только для пешеходов, здесь ни машине, ни мотоциклу проезда нет. С соседних улочек тоже не могло донестись: они еще у’же и заполнены плотнее. Там располагались секс-шопы и прочие заведения сомнительной репутации. Там не то что мотоцикл, но мышь сквозь толпу едва продерется.

Нет… показалось… то есть послышалось.

Вот еще штрих не в пользу французов. Вдоль дороги, которая ведет к храму, стоят магазины, продающие вибраторы. Высшая степень испорченности нравов. Не зря епископ Дени, которого древние римляне обезглавили на этом холме, ожил, забрал свою голову и ушел  в более добропорядочный район. Броуди сделал бы то же самое…

Хотя, голову надо беречь. Он — не Святой Дени, из мертвых не воскреснет.

Кстати, о мертвых… то есть о живых еще… то есть о себе.

Увлекся фантазиями, забыл о важном.

Проверяться кто за него будет – Абрахам Линкольн, что ли?

Проверяться он должен регулярно, как девушка, имеющая незащищенный секс. Только она проверяется пять раз в месяц, а Броуди двадцать пять раз на дню.

Оглянулся. И замер: наверху, возле углового ресторана стоял тот самый унылый официант в атласной жилетке и, сложив руки под грудью, мрачно глядел на Броуди.

В душе шевельнулось нехорошее предчувствие. По телу пробежал холодок. Нервы, подумал Броуди и отвернулся. Поспешил своей дорогой. Постарался не придавать значения увиденному. Не стоит преувеличивать мелочи, давать волю страху. Да от чего тут нервничать?

Подумать логически, рассмотреть варианты. Которых, как минимум, три. Может, официант глядел не на него. Может, это был другой официант в такой же жилетке. Может, это вообще был не официант, а человек, на него похожий….

А смотритель базилики? Может, это тоже был не он?

Предчувствие выросло до почти уверенности. Подозрительность восторжествовала. Броуди не первый год скрывается. Если он все еще жив, то лишь благодаря тому, что слушается инстинктов. Инстинкт самосохранения подсказывал: слишком много этих «может», надо что-то предпринимать. Как учили на курсах полицейских-нелегалов: один раз почуял что-то подозрительное  – насторожись, два раза – беги, в третий – стреляй без предупреждения. Черт, сегодня он, как назло, забыл взять с собой пистолет. Да и что бы он с ним делал? Грохнул официанта только за то, что у того уныло висят усы?

Смешно, в самом деле…

Хотя, совсем не смешно.

Это второй случай. Надо поспешить.

Улица Лепик, или как она там называлась, заканчивалась распутьем. Броуди свернул направо, миновал здание с  мельницей на голове и афишами в глазах, свернул налево – на аллею из пирамидальных тополей, разделявшую две дороги. Там располагался базарчик, предназначенный опять же для вытряхивания денежных знаков из карманов очарованных туристов.

Что Броуди понравилось – продавцы здесь были белые, скорее всего из коренных. Почувствовал к ним некое подобие симпатии, как к сородичам: пусть не говорят по-английски, зато правильного цвета. Он оказался здесь единственным… не покупателем, а скажем так: человеком, проявившим нечто вроде интереса. Продавцы не знали, что Броуди явился сюда исключительно от ничегонеделанья, и провожали его жадными глазами, стоя за самодельными прилавками на колесах. Удобно придумано: на ночь прилавок можно отогнать в охраняемое место, а не оставлять на улице, рискуя быть ограбленным.

Будь благословен тот, кто придумал колесо! Древние египтяне его еще не знали, передвигали каменные глыбы способом «тяни-толкай». Поставили несколько пирамид и забросили это дело. А если бы знали колесо – настроили бы «чудес света» по всему Египту, туристы бы из Парижа туда хлынули…

…Да причем здесь туристы… Броуди оборвал мысль и остановился перед лавкой с чемоданами и сумками.

Из глубины лавки вышла немолодая, по-французски тощая женщина, по-местному выражаясь мадам. По факту базарная торговка, по виду актриса, по возрасту на пенсии. Может, и правда была актриса, а здесь подрабатывала по нужде. Но не потеряла желания нравиться. Было заметно – она недавно подстриглась и подкрасилась: волосы без единой седой ниточки уложены в идеальный «гарсон». Лицо профессионально загримировано. Между пальцев с кроваво-красным маникюром – только что зажженная сигарета.

Мадам вставила сигарету сбоку в рот, затянулась не спеша, выпустила дым струей в воздух. Точно актриса. Умела держать паузу.

— Что бы вы желали посмотреть? – спросила она хриплым, сексуально-низким голосом на вполне понятном международном языке.

Броуди помялся. Что бы он хотел посмотреть? Если честно – ничего. Ходит, убивает время. Или наоборот, время убивает его… Не смешно. А в его личном контексте даже печально. Посмотрел на висевшие выше головы сумки-кошельки для ношения на поясе: три отделения на замках-молниях, ремешок с передвигающийся пряжкой, плотная ткань. Подумал: хорошо бы такую иметь, чтобы положить портмоне, проездной, пистолет. Удобно: оружие под рукой даже летом, когда кобуру под пиджак не спрячешь.

— Сколько? – спросил и тронул пальцами сумку. Она висела на жердочке под навесом и от прикосновения закачалась.

— Двенадцать евро, — ответила мадам, опять потянула из сигареты, оценивающе оглядела потенциального покупателя. – Сейчас конец дня, скоро закрываемся. Если хотите, отдам за десять.

Броуди попросил показать поближе и сразу пожалел. Мадам  не отличалась ростом и не дотянулась бы до сумки, даже если бы встала на двенадцатисантиметровые каблуки.

Тогда зачем она здесь? Показывает себя вместо товара?

— Шарлот! Принеси лестницу! – крикнула мадам в глубину лавки, не сводя взгляда с покупателя. Она перевела его из категории «потенциальный» в категорию «очень возможный» и желала загипнотизировать, чтобы не ушел раньше времени по причине заминки.

Из чрева лавки вышла девушка с мини-лестницей — в форме буквы «А», имевшей три ступеньки с одной стороны. Увидев ее, Броуди крайне удивился и насторожился: это была та же самая девушка, что предлагала купить бусы на лестнице у Секре Кер. Не может быть. Двоится у него или показалось? Присмотрелся. Так и есть! Платье в цветочек, вырез на груди без груди, «винное» пятно на том же месте. Спросить еще про псориаз для верности?

— Покажи левую руку, — попросил-приказал прежде, чем девушка встала на лестницу.

Шарлот уставила на него взгляд, полный  подозрения. Парень, вроде симпатичный, только глаза какие-то шальные — с красными прожилками и нездорово блестят. Сумасшедший, уколовшийся  или просто хочет познакомиться? Напрасно старается, она с незнакомыми дружбу не заводит. В постель – да, ложится, за хорошее вознаграждение, но на сегодня и три дня вперед занята.

— Зачем это? – Девушка остановилась, прижала руку ближе к телу.

— Ты уже все бусы продала?

— Я не продаю бусы. И вообще. Какое это имеет значение?

— А зачем стояла среди негров?

— Трахаюсь я с ними, — то ли правду, то ли ложь ответила Шарлот. Ясно одно: покупатель – пустышка, но на всякий случай надо уточнить: — Вы хотите посмотреть сумку или нет?

Фак ю, хотел ответить Броуди, но вспомнил, что находится в культурной столице, и сказал культурно:

— Нет, спасибо за помощь.

А дальше?

Непонятно.

Животные в непонятной ситуации пользуются правилом «три З»: замереть, защищаться, задать драпака. Замирать и ждать у моря погоды… то есть у девушки разъяснений – не стоит. Защищаться – вроде пока не от кого. Значит – бежать сломя голову. Но незаметно. Чтобы не привлекать нездорового внимания и не выставлять себя дураком. Броуди едва сдерживался, чтобы не рвануть с места и — галопом по Европам… Лениво развернулся и, постепенно ускоряя шаг, отправился прочь от чемоданной лавки.

Это уже слишком. Странности сгущались, как тучи.

Мысли запаниковали и приказали Броуди «Беги без оглядки!». Потом одумались и заговорили спокойнее: «Нет, иди спокойно, не торопясь. Пусть они видят, что ты не боишься. Преследуют того, кто убегает, а ты иди не спеша. Держи страх в руках, а ситуацию под контролем. Стрелять в спину они не решатся – слишком много свидетелей. Так что смертельная опасность не грозит. Пока…»

«Что же делать?» спросил себя Броуди и огляделся, будто в поисках ответа у окружающей среды. Взгляд упал на велосипед, стоявший возле обочины с той стороны дороги. Такие велосипеды встречаются по всему городу и предназначены для общественного пользования. Платишь и едешь куда глаза глядят. Где меньше народу. Хоть в Африку, хоть на Северный полюс, если финансовые ресурсы позволяют.

Броуди позволяют, но ему туда не надо. Надо наоборот — туда, где больше людей. У всех на глазах «они» не решатся на убийство. Среди людей легче затеряться, чем среди белых медведей или черных пантер.

Толпа нужна.

В Париже самая плотная толпа – у картины «Мона Лиза». Вот куда следует направиться.

Может, там и поселиться?

А туалет там есть?

Должен быть: для человека это предмет первой необходимости – чего не понимали французские короли и строили дворцы без клозетов. Лувр заср*ли, пришлось строить Версаль…

У Броуди в голове опять что-то свербило. Опять ему кто-то смотрел в затылок, будто в прицел.

Не оглядываться! — приказал внутренний голос.

Броуди не послушался.

В борьбе «сам против себя» победило любопытство – назойливое, как желание секса после стакана виски. Броуди оглянулся. И пожалел. Лучше бы он этого не видел. Посреди тополиной аллеи стояла Шарлот (или ее двойник с лестницы Секре Кер): руки одна на другой, ноги по-военному расставлены. Глаза, как дула «Винчестера», прицеливались в спину Броуди…

Мистика, подумал он и решил больше не оглядываться. Ни сегодня, ни в будущем. Вообще никогда. Бросит эту вредную привычку, как бросил курить. В один день… нет, в одну минуту. На прошлой неделе. Решил – и бросил только что зажженную сигарету в кофе соседу по кафе.

Так же решительно бросит оглядываться. В эту самую минуту.

Зачем? Только себя накручивать…

Лучше педали крутить.

Вон как раз городской велосипед стоит, посверкивает лакированной рамой, будто подмигивает. Броуди пересек дорогу в неположенном месте и едва не попал под туристический автобус с надписью на китайском и картинкой Великой стены. Господи, и сюда добрались, подумал мимоходом. Интересно, сколько ехать от Пекина до Парижа на автобусе?

Тьфу, глупость, не до того сейчас…

Подошел к велосипеду, махнул кредиткой по экранчику регистрации, сел в седло и покатил вдоль улицы. Дорога шла под легкий откос, ехать было нетрудно. И, кстати, для здоровья полезно.

Когда Броуди ходил по базилике, по улице ходил дождь — недолгий, но обильный. В том месте, где улица прекратила спускаться и выровнялась, на асфальте разлились лужи — широкие, как Сена, и такие же грязные. Они разлетались от велосипедных колес высокими, журчащими фонтанами.

Жаль, что прохожих поблизости не наблюдалось. Броуди со зверским удовольствием окатил бы их мутной водой – как окатил его только что промчавшийся мимо мотороллер с надписью «Быстрая еда» на кабинке. И даже не сказал «пардон» – унесся, нарушая нормы скорости в жилых районах. Быстрая не еда, а езда, черт побери…

На площади Согласия тоже лежали грандиозные лужи, из них  вырастал грандиозный Луксорский обелиск, сплошь покрытый  иероглифами, как татуировками. Только татуировки со временем блекнут и теряют четкость, а иероглифы за тысячи лет ничуть не изменились – ни в цвете, ни в форме. Аплодисменты старым мастерам. Если вспомнить, что пирамидные блоки, обелиски, скульптуры в небоскребный рост они создавали без лазерного камнереза и перемещали даже без колеса…

Умели же творить древние египтяне. Или им все-таки древние инопланетяне помогали?

Броуди имел свою теорию насчет инопланетной помощи землянам, но в данный момент не до теорий. С практикой бы не оплошать…

…чтобы не попасть под массированный обстрел — водными струями, которые создавали проезжавшие мимо машины, автобусы и мотоциклы. Они с удовольствием обдавали друг друга экологически грязной водой, будто соревновались — кто кого сильнее изгваздает. В городе культуры никакой культуры. Одно хулиганство.

Проклятый Париж, чертыхался молча Броуди. Всемирную известность приобрел, а современную канализационную систему  нет. Вот чем оборачивается нежелание идти в ногу со временем, учить мирового значения язык. Новостей науки и техники в англоязычных журналах не читают, как бороться с лужами не знают.

Поучились бы у голландцев: их страна стоит на воде, а луж на дорогах не бывает даже после обильного ливня. И вегетарианству тоже у них поучились бы, кстати. Чтобы не мучили и не убивали зазря «братьев наших меньших». К ним Броуди испытывал бОльшее сочувствие, чем к «братьям» под названием «гомо сапиенс». Которые не от голода, но от извращенного желания полакомиться чем-нибудь изощренным ходят в шикарные рестораны типа «Максим». Чтобы засунуть в рот корочку Бриошь с печенью раскормленного до стадии ожирения гуся или обглодать лягушачьи окорочка – вонючие, зато красиво называемые «бедра нимфы». Защитников животных на них нет…

Ну ладно, не до животных сейчас. Себя бы защитить — от хаотичного транспортного потока вокруг обелиска. Поток состоял, в основном, из престижных моделей, где какому-нибудь дешевому, народному Фольксвагену было не место. Париж – город мировых миллионеров: европейских выскочек, китайских показушников и арабских шейхов. Они приезжают сюда не на достопримечательности посмотреть, а себя богатенького показать.

Пижоны на Пежо. А также на Мерседесах, Феррари, Шевроле… Один раз даже мелькнул золотой Бугатти – одного из саудовских эмиров. Люди без совести и скромности. Эгоизм – их религия. Золотой Телец – их бог. Их не волнует ни умирающий Барьерный Риф, ни пластиковый суп в Мировом океане. Вместо того, чтобы направить свои миллионы на решение общечеловеческих проблем, они явились в Париж продемонстрировать личную успешность и возможности тугого кошелька.

У Броуди тоже есть возможности, но нет желания выставлять их напоказ. И себя тоже. Потому ездит не на солнечно-желтом Мазератти штучного изготовления, а на общественном велосипеде скромного, серого цвета. На котором встроился в движущийся поток как самостоятельная единица, чем вызвал отчаянный рев клаксонов. Пижоны вынуждены были приспосабливаться к его скорости и тормозить. А они не привыкли приспосабливаться. Они привыкли наоборот.

Они открывали окна и кричали ругательства – которые пролетали мимо ушей Броуди, не задевая и не застревая.

В особенности потому, что орали по-французски, а он не понимал и не принимал на свой счет. Вот рецепт от оскорблений – не принимать! Делать наглое лицо и следовать своей дорогой. Броуди наслаждался собственной наглостью, ощущал себя героем-победителем-пижонов. Злорадствовал: так вам и надо! Не заслужили, чтобы вам уступали. Как минимум по трем причинам. Сначала на общечеловеческом языке научитесь разговаривать, прекратите мучить гусей и лягушек, направьте миллионы на похолодание климата, а потом уже требуйте отношения с уважением.

Интересный поворот собственных мыслей, подумал Броуди. Раньше он на такие мелочи как защита животных или потепление окружающей среды внимания не обращал, политкорректностью не занимался. Видно, собственные страдания делают чувствительным к чужим. А так называемый «успешный» человек – с денежными знаками в глазах, престижными авто в гаражах да виллами на островах сострадает только себе и чужой боли не замечает.

Не замечая ругани марочных водил, доехал Броуди до садов Тюильри. Бросил велосипед у ворот – некрасиво, но вот тебе, город, за твой снобизм! Вошел в арку и отправился дальше, не спеша и не оглядываясь – как заграничный гость, а не загнанный зверь. Постоял у фонтана «Изобилие», вокруг которого по утрам бегают трусцой пожарные, днем играют дети, а вечером прогуливаются гомо. Поглядел без всякого сочувствия на позеленевшие от тоски (или воды?) статуи с гигантскими рогами, из которых сыпались яблоки, груши, виноград и другие полезные продукты — а не машины, виллы, бриллианты. Все-таки древние люди были мудрее. Понятие об изобилии имели здоровее…

Броуди отвел взгляд от каменных рогов и перевел на вафельные рожки. Их предлагала передвижная лавка под названием «Экологически чистое мороженое», что подразумевало  улучшенное качество по завышенной цене. Названиям типа «био» или «экологически чистое» Броуди не доверял, считал их рекламным трюком, способом увеличения прибыли. Чисто из любопытства и для подтверждения недоверия купил здесь однажды рожок с шариком клубничного вкуса и цвета. Приготовился лизнуть, разочароваться и выкинуть в урну.

Лизнул, погонял по рту и… не разочаровался. Приятно удивился. Мороженое было сливочно-фруктовое, непривычно-натуральное – такого не купишь ни в Макдоналдсе, ни, тем более, в супермаркете. Видимо, и в самом деле произведено экологично: без красителей, вкусозаменителей, консервантов и канцерогенов. Вывеска не обманывала. Цена не отпугивала. Потребитель – не всегда дурак. За качество готов платить, особенно когда речь идет об удовольствии. Люди любят себя баловать.

Броуди еще ни разу не видел, чтобы продавцы эко-мороженого скучали без дела.

Вот и сейчас. Несмотря на жару, вернее, именно из-за нее у лавки лакомств образовался приличный ряд. Он постоянно пополнялся и состоял из людей различных возрастов, цвета кожи и разреза глаз – миниатюрный слепок населения планеты. Они были объединены одним желанием: насладиться сладким, сливочным шариком с натуральным вкусом, который сейчас редкость. Они терпеливо ждали своей очереди. Переговаривались, шутили, помогали с переводом, если кто-то не говорил по-французски или по-английски. Дети не орали на взрослых, влюбленные – друг на друга, пожилые — на молодежь. Мир, взаимопонимание и дружба царили в этом райском уголке посреди спешащего, гудящего, кричащего города…

Вот рецепт от войн: дайте каждому по мороженому – и никто не возьмется за оружие.

Работает ли он для «Ангелов»?

Почему бы нет. Они что — не люди? Если бы они подошли к Броуди, наставили пистолет и сказали: сейчас ты умрешь, говори  последнее желание. Он бы сказал: пойдемте вместе съедим  экологически чистого мороженого. Они бы пошли и съели, а потом у них на него пистолет не поднялся бы…

Да. Почему бы не исполнить прямо сейчас свое последнее жела… тьфу!

Просто – почему бы не доставить себе удовольствие прямо сейчас?

Глянул на «сладкую» лавку. Ряд к ней не уменьшался, а только увеличивался. Желание съесть вкусненькое и нежелание стоять на солнцепеке боролись в Броуди.

Победило нежелание. Он мысленно махнул рукой – ладно, сегодня обойдусь, последний раз что ли мимо прохожу… и поспешил войти в тень каштановой аллеи, которая примерно через километр упиралась в Лувр. Идти далековато, но нескучно. Развлечений хоть отбавляй. Можно бесплатно посмотреть или за деньги попробовать…

С левой стороны сада как раз небольшой Луна-парк расположился с непременным атрибутом – Колесом обозрения. Колесо возвышалось над деревьями и стояло без движения, наверное, было сломано или достаточно пассажиров не нашло. Слышалась монотонная, механическая музыка с детских каруселей и отчаянный визг людей с аттракциона «Рогатка». Смертельно опасный аттракцион: сначала кресло с пассажирами взлетает в небо со скоростью ракеты, потом летит вниз со скоростью свободного падения.

Трюк для любителей острых ощущений. Броуди один раз попробовал и зарекся. Летишь вверх, а сердце падает вниз, потом наоборот – падаешь вниз, а сердце клокочет где-то под черепной коробкой. Многие теряют сознание. Броуди не трус, но испугался конкретно. Подвергать себя повторному испытанию на «Рогатке» не хочет. Опасностей и в жизни хватает, к тому же потерять сознание в данной ситуации было бы смерти подобно.

Самое противное в его ситуации – не с кем поговорить, посоветоваться, да просто побыть в безопасности и тишине, вдали от бренности жизни. Невольно позавидуешь «Мыслителю» Родена: сидит в специально созданном для него садике, на постаменте — будто на унитазе… во всяком случае Броуди сидит в клозете именно в такой позе… ничто его не тревожит, даже то, что голый…

Он, кстати, здесь неподалеку. Пойти посидеть рядом, может, вместе придумают что-нибудь…

Нет, Броуди некогда. У него свидание.

С женщиной.

С Моной Лизой.

Отправился дальше, шурша щебенкой Тюильри.

Навстречу шуршала народная толпа – плотная, будто после киносеанса. Нет, скорее после сеанса любования шедеврами. В человеческую гущу Броуди лучше не попадать: там легко получить перо в бок или отравленный укол зонтиком в ногу. Он отошел под дерево, просканировал толпу. Подозрительных типов не заметил, все больше странные попадались.

Девушка в костюме невесты, с заплаканными глазами, под руку с подружкой. Лицом она походила на японку, шла босиком, несла в руках букет из умерших цветов. Наверное, ее любовь умерла – к жениху, который не приехал из Японии…

Тетка без фигуры и возраста, бездомная — по-французски клошарка. Несмотря на лето, одета в телогрейку с пятнами пыли и юбку цыганского типа, непонятного цвета, замусоленного вида. Несла подмышкой такой же замусоленный матрас и пакет с названием популярного парижского супермаркета. В зубах держала огрызок дорогой сигареты с золотым ободком. Шла уверенным шагом, ни на кого не глядя, будто спешила на деловое свидание. Нет — скорее занять прохладное местечко у кондиционера метро, чтобы переночевать с комфортом. За местечко предстояло подраться, и она уже сейчас сконцентрировалась…

Под ноги Броуди упало кольцо – широкое, блестевшее как золотое. Он не стал наклоняться, поднимать. Знал этот трюк. Знал этого мошенника из бывшей Югославии. Тот бросал кольцо под ноги прохожим и просил заплатить за него посильную сумму. Евро десять. Или хотя бы пять. Тогда счастливчик мог оставить себе кольцо, стоившее от силы пятьдесят центов. А если человек сомневался и не сразу доставал кошелек, парень строил огорченное лицо и начинал его вербально обрабатывать: заводил печальную песню о судьбе беженца, причем на очень хорошем английском.

Песни их известны и похожи, как братья-близнецы: у меня мама больная, жена беременная, дети бездомные, самому поесть-попить-надеть нечего и так далее. Судя по его откормленным  щекам и округлившимся ягодицам многие проникались жалостью и раскошеливались.

Только не Броуди – сочувствия к этому прохвосту-югославу не испытывал.

Прошел мимо…

Мимо прошел маленький оркестр: барабанщик, трубач и тарелочник. Они играли что-то ритмическое, веселое, парадное. Все трое были одеты как клоуны и старались идти в ногу, высоко подкидывая колени. Клоунов Броуди с детства не любил за агрессивный макияж и фальшиво-радостный голос.

Проводил их недоверчивыми глазами, вышел из тени и прибавил шаг.

Впереди показалась луврская пирамида – точная копия луксорской, только из стекла. Броуди притормозил. Через центральный вход заходить в музей городские гиды не рекомендуют: слишком много людей, простоишь в толпе, на осмотр шедевров не останется времени. Лучше спуститься под землю и пройти через ближайшую станцию метро, один из коридоров которой услужливо доведет вас прямо до кассы.

Ближайшая станция называлась «Карусель» и находилась рядом, под античной аркой — точной, только уменьшенной копией Триумфальной, которая возвышается над Елисейскими Полями. Броуди целый день ходил и крутил педали, но не устал и легкость в ногах ощущал необыкновенную. Не сошел по ступенькам, а слетел. Почему-то с удовольствием вдохнул запах подземки, типичный для всех городов мира: теплая смесь пыли, резины, металла и еще чего-то неодушевленного. В чужом месте что-то знакомое…

Страх, державший грудь в тисках, ослаб. Не пропал, но притупился. Броуди исчез с лица земли и, вроде, скрылся от врагов. Точно так дети прикрываются ладошками и думают, что спрятались. Самообман, конечно, но работает.

В метро сквозило. Броуди нипочем тридцатиградусный мороз или жара, но сквозняков предпочитал избегать. Достал из рюкзака безрукавку со множеством карманов снаружи и внутри. Надел. Кепку снял — не стоит привлекать нездоровое внимание, демонстрировать ковбойский менталитет в хранилище культуры. Солнечные очки оставил – лампы так горят, что слепят. Ну и в очках легче незаметно обозревать окрестности.

Дорогу к хранилищу указывала табличка под потолком, стрелкой приглашавшая в длинный коридор. Броуди оказался не единственным хитрецом, кто воспользовался обходным путем. Опытные парижане тоже знали о его существовании. Желающих приобщиться к шедеврам мировой культуры был целый поток. Он состоял из французов, иностранцев и младенцев на руках. Броуди влился в поток, не заботясь, правильно ли идет. Когда идешь по течению, не заблудишься – куда-нибудь да вынесет. Любители искусства – культурные люди, в плохое место не заведут.

Броуди расслабился, задумался…

Из задумчивости грубо выдернул голос за спиной:

— Месье, месье! – и еще какой-то текст на не-английском.

В глубине Броуди полыхнуло раздражение – подобно костру, на который плеснули бензина. Он им не «месье», а «сэр», когда же они, наконец, это поймут и отстанут? Табличку, что ли, на себя повесить «По-французски не обращаться.»…

Оборачиваться принципиально не стал. Вдохнул-выдохнул по методике йогов, остыл немного, продолжил движение.

Кто-то настойчиво потянул за руку.

Это уже слишком. Нарушение прайвеси. Неполиткорректное поведение. Прямая угроза.

Костер вспыхнул с новой силой, ударил в голову. Броуди рассвирепел, как бык, которому всадили стрелу в загривок. Сжал кулаки, развернулся с намерением дать в глаз нахалу.

Глаза нахала смотрели на него со вселенским спокойствием.

Кулак сам собой разжался. Бить человека за то, что не сделал ничего плохого, только выразился непонятно и сделал что-то не то – не стоило.

А разглядеть стоило.

Странный тип, вроде негроидный, но не совсем. Лысый, но красивый. Кожа цвета не сажи, а шоколада с молоком.  Глаза по-китайски раскосые, но не черные, а изумительного изумрудного оттенка – как у аборигенов Барбадоса. Нос не с расплющенными ноздрями, выдающий коренного африканца, а тонкий, изящный, как у женщины с японской миниатюры. Губы не похожи на раздутые автопокрышки, свойственные жителям черного континента, но имеют эстетические размеры и полноту, как у девушки-европейки, сексуально пьющей кофе в рекламе «Нескафе».

Такого смешения рас Броуди еще не видел.

Афро-азиатско-барбадосский француз?

Невозможно.

Инопланетянин?

Возможно, но неважно.

Враг – он в любом обличье враг.

Вместо кулака Броуди нацелил на него свой лоб двойной толщины, как у бизона. В лучшие времена он с легкостью ломал им неприятельские носы, причинял тяжкий вред здоровью.

— Какой я тебе «месье»! – проговорил строго, но вполголоса. Орать нельзя: коридор гулкий — разнесется эхо, привлечет внимание. – Что вы все ко мне пристаете! Не понимаю я вашего гундосого языка. Хоть убей, не понимаю. Знаю только «шерше ля фам» и «шанель номер пять», достаточно?

— Достаточно, сэр, — сказал «инопланетянин» на чистом английском. – Простите, не знал, что вас так раздражают местные звуки. А про «хоть убей» вы зря упомянули. Ненароком беду накликаете… – проговорил, встроился в поток и скрылся из виду так быстро, будто никогда и не существовал.

Нижняя челюсть Броуди самопроизвольно отделилась от верхней…

Что это было?

Задумался над ситуацией – так же напряженно, как Эйнштейн задумывался над теорией относительности. К чему отнести произошедшее?

К случайности?

К шутке?

К предупреждению?

И вообще. На что намекал этот неидентифицированный тип… внеземной пришелец… космический вселенец… галактический перец… то есть гражданин?

Броуди обвел глазами толпу. Люди двигались по-прежнему плотным потоком к Лувру и жидким ручейком обратно. На Броуди, вроде, не обращали внимания, но тем самым вызывали подозрение в неблагонадежности. Взглядами ни с кем перекреститься не удалось, значит, все — профессионалы высшего класса.

Надо отсюда выбираться…

Куда? Опять на поверхность?

Нельзя. Там он открыт всем ветрам и врагам. Киллер на крыше, замаскированный под черепицу, достанет одной пулей, сразу в лоб, чтобы контрольного выстрела не потребовалось. Или, спрятавшись за каштаном, выстрелит из пистолета с глушителем. На аллеях Тюильри постоянно шум и гам, легкого хлопка никто не заметит. Мертвого Броуди никто не заметит, подумают – клошар лежит, отдыхает в теньке…

Нет, надо оставаться под землей, идти туда, куда шел. Здесь он прикрыт каменными стенами тоннеля, там будет прикрыт каменными стенами музея.

Может, действительно, остаться в Лувре?

Хотя бы на пару дней. Все необходимое, в том числе зубная щетка, у него с собой в рюкзаке. Туалеты там имеются. Кровати тоже. Причем шикарные. На которых когда-то спал Людовик Какой-то-там-по-счету, пока ему голову не отрубили. Теперь будет спать Броуди, пока ему лоб не прострелили…

Тьфу, опять!

Не о смерти надо думать, а о том, как жизнь спасти.

Инстинкта самосохранения надо слушаться.

Инстинкт подсказывал: оставайся здесь. Растворись в сутолоке, слейся с толпой. Притворись парижанином, прояви французский шовинизм: останавливайся перед полотнами местных мастеров, не бери табличек с описанием картин на других языках. А если кому-то взбредет спросить у тебя дорогу — к выходу, в туалет или в буфет, знаками покажи, что глухонемой.

Да, так и поступим, подумал Броуди и направился к кассам.

Перед кассами стояли очереди – длинные, извилистые, как щупальца осьминога, но двигались на удивление быстро. Броуди встал в хвост ближайшей очереди, купил билет со скидкой, как иностранный студент – зачем переплачивать, если можно сэкономить. Отошел от кассы, остановился посреди зала. Здесь стояло… точнее висело продолжение верхней стеклянной пирамиды в убывающем порядке то есть в зеркальном отражении – острым концом вниз. Конец не доходил до пола примерно на метр. Под него подставляли палец туристы и делали фотографии на тему «Я держу пирамиду».

Броуди потер пальцем подбородок. Куда бы отправиться, чтобы затеряться…

А, да что голову ломать! Это же известно любому грудничку в Париже: самая плотная толпа – у всемирно-знаменитой Джоконды.

Лувр – большой лабиринт, но дорогу к его главному шедевру спрашивать нет необходимости. На каждом шагу плакаты с портретом Моны Лизы и стрелками, указывающими путь. Поймет любой инако-говорящий и инакомыслящий – куда следовало идти…

Идти следовало в отделение «Денон». Вход преграждали три охранника, два вертикальных блока-металлоискателя и один  турникет как в метро. С объемной поклажей туда не пропустят, с гранатой в рюкзаке тем более. Надо избавляться. Ничего. Оставит рюкзак в камере хранения, в конце дня спрячется где-нибудь под пологом королевской опочивальни, переночует, завтра заберет.

Камера досталась под номером 166. Броуди суеверен. Лучше бы достался номер 177, но выбирать не приходилось. Броуди вытащил бутерброд в упаковке, бутылочку колы, рассовал по внутренним карманам безрукавки. Засунул рюкзак в ящик, набрал код – год своего рождения, захлопнул дверцу. И успокоился. Пройдет контроль, походит по музею, отдохнет, поест-попьет-поспит… На ближайшие сутки жизнь ему обеспечена.

Турникет работал без задержек, очередь к нему составляла постоянное число, равное двум. Броуди пристроился третьим… вдруг в голове засвербило желание оглянуться. Несколько секунд он боролся с желанием, но перед самым турникетом не выдержал, бросил взгляд через левое плечо.

И внутренне содрогнулся: буквально в паре метров стоял тот самый неизвестного происхождения барбадосский инопланетянин в позе «руки на груди, ноги на ширине плеч». Стоял неподвижно на фоне снующей толпы, как Луксорский обелиск на фоне хаотично перемещающейся автомобильной массы. Он не мигая смотрел на Броуди и улыбался — слегка, всего лишь уголками глаз.

Лоб Броуди покрылся холодными каплями, подмышки противно увлажнились. Спасай свою задницу – колокольным набатом звенело в голове.

Как спасать?

Он в западне: впереди турникет, сзади «инопланетянин». Слева-справа полицейские, переодетые гражданскими – недавно в Париже был совершен террористический акт, в людных местах полно стражей порядка.

Так, спокойно. Еще ничего не произошло.

И чтобы дальше ничего не происходило, надо подумать. Как учили на курсах нелегалов: в случае опасности – или бить первым, или бежать первым и прятаться.

Бить этого коричневого, вроде, пока не за что.

Значит – бежать.

Куда?

Только вперед.

Турникет пропустит Броуди, а там… он спрячется за толстой женщиной-дежурной – своими нефранцузскими объемами она внушает чувство защищенности…

Смешно. Прятаться за женщину – не в стиле Броуди.

Что же делать?

Прежде всего успокоиться. Не поддаваться панике. Если начнет подозрительно себя вести, его тут же скрутят, обыщут, найдут ключ от камеры 166, рюкзак, гранату… закуют в наручники, увезут в неизвестном направлении.

Нет, надо действовать умнее, чтобы сбить с толку потенциального врага.   Победить не числом, но умом.

Точно! «Ангельская» мафия не так уж высоко-интеллектуальна, как принято думать. Броуди знает. Изнутри изучил. Там так же полно простаков, как в любом другом коллективе. Это только в кино и в шахматах есть персоны, которые просчитывают на три хода вперед, а в жизни таких гроссмейстеров почти не бывает. Обычный человек сомневается прежде, чем убить. Так что внезапное нападение исключено. А к подготовленному Броуди подготовится.

Он не даст загнать себя в ловушку, он интеллектуал. Это не пустая бравада, а подтвержденная фактами реальность: побывал в самом сердце «Ангелов» и не «спалился», а теперь хоть и в бегах, но все же жив.

Уйдет от врагов и сегодня.

Каким образом?

До гениальности простым. Затеряется в музее, а завтра смешается с посетителями и выйдет на свободу. Не заезжая домой – сразу в аэропорт. Если еще раз встретит этого «внеземного», прижмет где-нибудь в пустынном зале, например, современного искусства, где посетителей так же мало, как звезд на техасском флаге, и поговорит – на языке «милуоки» с харлеевским акцентом… Знает Броуди один приемчик, чтобы обезвредить-обездвижить противника – прямыми твердыми пальцами в печень.

Рассуждения пронеслись в голове со скоростью пули. Броуди тряхнул плечами – актерский способ сбросить напряжение. С беспечным видом прошел через турникет, рамку и взгляды охранников. Мимоходом улыбнулся толстушке в полицейском комбинезоне – а она ничего… при других обстоятельствах он бы… поговорил с ней об искусстве за рюмкой Мерло… и привычной уже музейной походкой отправился в глубь луврского лабиринта.

Осматривая экспонаты, легко осматривать и окружение. Подозрительных лиц поблизости не наблюдалось, все больше устремленные на предметы искусства. Тот «пришелец из ниоткуда» тоже пропал. Как в воду канул. Или улетел обратно на свою планету Обезьян?

Нет, скорее, побоялся идти через турникет, чтобы не обнаружить пистолет или нож. Наверное, будет ждать Броуди по ту сторону барьера.

Ну пусть ждет…

Не дождется!

Броуди их план раскусил, составил свой и будет ему следовать. Решил изображать француза – будет изображать. Актерского таланта ему не занимать: роль «Ангела» сыграл на «Оскар».

Сделал беспечный вид и окунулся в атмосферу прекрасного…

Вернее – ужасного. Первым на пути оказался зал готического искусства. Прекрасным здесь и не пахло… пахло смертью, кровью, страданиями… короче – готика в самом жутком ее проявлении.

Сразу у входа вас встречает картина «Утопленница». Написана с таким мастерством, что мороз по коже в летний день. Среди лилий, на воде лежит девушка в натуральную величину – мертвая, как живая…

Броуди отшатнулся. Дааа… зря с этого зала начал. Мрачное очарование смерти – не его тема. Его тема – жизнь во всех проявлениях. Но не будем спешить, чтобы других не насторожить.

С видом знатока прошелся вдоль картин, но близко не подходил – чтобы не подцепить вирус хандры или самоубийства. С искусно подделанным интересом глядел на полотна, демонстративно наклонялся к табличкам на французском, с видом знатока покачивал головой.

В Готическом зале задерживаться не стал.

Во-первых, атмосфера тут к позитиву не располагает. Наоборот. На каждом шагу сцены мучений Христа и апостолов, гримасы нечеловеческой боли, истекающие кровью тела… Написаны с таким супер-реализмом, что нагоняют смертельную тоску. А у него и так с настроением не очень…

Во-вторых, слишком много шедевров на один квадратный метр. Устаешь восхищаться. Шедевры, как бриллианты – любят одиночество. Тогда они предстают во всей красе, заставляют остановиться, осмотреть, оценить. Как в Испании останавливаются перед «Герникой» или в Голландии перед «Девушкой с жемчужной сережкой», которую называют северной «Моной Лизой»…

Кстати о «Моне Лизе». У Броуди сегодня с ней свидание. Надо поспешить, а то опоздает…

Следующий зал просмотрел бегло, лишь поворачивая голову вправо-влево. Взгляд задержался у портрета апостола Иоанна, показывающего пальцем в небо. Что великий Леонардо хотел этим сказать? Специалисты до сих пор спорят. Нехорошо со стороны старика Да Винчи вводить потомков в заблуждение. Ведь знал, что талантлив, что потомки будут изучать его творчество под микроскопом. Зачем же нагородил загадок в картинах, писал зеркально, использовал коды — тоже от кого-то скрывался, что ли?

Мысль показалась забавной: значит, они коллеги, ха-ха. Броуди хмыкнул, подмигнул сам себе в зеркале колонны и пошел дальше. Настроение приподнялось, чувствовал себя почти нормально. Проверяться, оглядываться желания не возникало. Ни к чему. Сегодня он в безопасности, а на завтра уже придуман план. С претворением его в жизнь осложнений не предвидел, улыбнулся про себя и свернул в зал, где висел главный экспонат  луврской коллекции да и всего мирового музейного искусства.

«Мона Лиза», как ее привыкли называть, а первоначально – «Госпожа Лиза дель Джоконда» висела на почетном месте посреди зала на специально для нее построенной стене, за пуленепробиваемым стеклом, отгороженная деревянным барьером. Место у барьера занимала толпа, состоявшая, в основном, из прекрасного пола всех возрастов. Мужчинам было отведено место сзади – современная, почти узаконенная форма дискриминации. Так современные женщины мстят за унижения, которым подвергались их сестры в предыдущие века.

Что ж, может быть они и правы…

Но почему мы, сегодняшние, должны отвечать за грехи наших братьев из прошлого? – спросил себя Броуди. И тут же ответил: не стоит заморачиваться, у женщин своя логика…

Толпа была сплоченная, как на демонстрации против запрещения абортов. Здесь они демонстрировали восхищение, снимали телефонами себя на фоне шедевра – новый способ доказать, что был там, где другим и не снилось. Вот до чего техника дошла: раньше приходилось долго и упорно царапать «Здесь был Билл (или Наоми)», теперь нажал на кнопку и — готово!

Броуди понаблюдал издалека и заметил, что толпа — не застывший монолит, но мокрый песок: потихоньку движется, обновляется. Некоторым счастливчикам мужского рода тоже удалось продвинуться вперед. Если пристроиться сбоку, то, занимая места уходящих, есть шанс приблизиться к барьеру.

Приблизиться удалось даже быстрее, чем ожидал. Последнее препятствие, которое загораживало Броуди вид на загадочную итальянскую синьору, была пожилая французская мадам с серыми волосами и хозяйственной сумкой в руках. Она недолго постояла перед картиной, не сделала ни одного снимка, потопталась неуверенно, глянула на рядом стоящих с явным желанием удалиться. Ближе всех стоял Броуди. Она глазами предложила ему поменяться местами. С удовольствием, тоже глазами ответил он. Они прижались — плотно, как «инь и янь», крутанулись и заняли места друг друга.

Стоял Броуди у заветного портрета и… грыз дужку солнечных очков. Не любовался, но удивлялся. Вот волшебная сила рекламы. Распиарили французы «Госпожу Лизу дель Джоконда», а если подумать — чем там любоваться? Сумасшедшие те, кто по ней с ума сходит.

Картина разочаровывает с первого взгляда. Размеры не картинные, скорее фотографические. Леонардо сам это понимал, не повесил ее на стену, а поставил на прикроватный стол – так мы сейчас ставим фотографии любимых.

Во-вторых, сама девушка привлекательностью не отличается. Ни грудей, ни бровей. Замуж ее взяли не за красоту, а за молодость. А она и того не оценила – молодая умерла.

В-третьих, из-за стекла ее вообще как следует не разглядишь: блики, тени, искусственный свет…

Портрет следует рассматривать без преград, «вживую» — как человека. Чтобы уловить настроение в глазах, угадать цветовые предпочтения в одежде…  А тут что улавливать-угадывать? Глаза  — как у робота, платье – балахон, задний фон ничего не говорящий. Краски темные, оттенков мало, сюжета никакого. Скука…

Тоскливо на нее смотреть.

А ей — на нас, подумал Броуди. Сколько людей за полтыщи лет мимо прошло – уму непостижимо. И каждый норовит подойти, потрогать, показать пальцем. Надоела ей эта шумиха. Устала. Потому и сидит с унылым лицом. Впрочем, нет. Она с самого начала была не весела.

Во время написания портрета художник даже нанимал комедиантов – специально, чтобы девушку развеселить. Чтобы хоть чуть-чуть губы раздвинула, подобие улыбки изобразила – вспомнил Броуди и… вдруг услышал:

— Да, я устала. Всем улыбаться. Каждому стараться угодить. Я так знаменита, что теперь сама выбираю – кому нравиться, кому нет. Чужое обожание, как и ненависть, меня больше не трогают. Я столько видела, что уже ничему не удивляюсь.

Броуди слушал и понимал, хотя не знал – на каком языке говорили, и кто говорил. Доносилось не сбоку или сзади, а откуда-то сверху. Входило не через уши, а… через поры кожи, что ли. Будто у него, как у новорожденного, размяк череп сверху, и сквозь него просачивался голос – через родничок прямо в мозг.

— Да, многое повидала я за пять веков… Болезнь и смерть моего Создателя. Постельные забавы королей и республиканцев. Революцию, гильотину, падение великих монархий, поражение знаменитых полководцев. Я висела на почетном месте, валялась в пыли, горела в огне, лежала запертой в чемодане. Я знала и забвение, и восхищение. Меня резали ножом, обливали кислотой, мазали тортом. Я всё пережила. Меня больше ничего не трогает. Потому что все земное – прах…

Броуди впился глазами в ее губы, пытаясь разглядеть хоть малейшее шевеление. Не разглядел. Опустил взгляд и вдруг замер, будто его молнией пронзило — руки!

Ее руки сложены под грудью, точно так же, как…

Бежать! — грохнуло в голове.

Сдвинуться с места у Броуди не получилось: толпа плотная — плечо к плечу и грудь к спине. Толпа его поддерживала и защищала. Внезапный всплеск страха отступил, как отлив на полной луне.

Полная ерунда. Воображение разыгралось. Недосып настиг. Мания пресле…

Броуди не додумал. Его отвлекло… нечто, происходившее в его собственном теле. Нечто невероятное, непонятное, нереальное — в него со спины настырно входило что-то гладкое, тонкое и холодное, как сосулька. Кто-то накалывал его на спицу, как бабочку на иглу.

Казалось, конца не будет этому движению. Секунда растянулась на вечность. Он стоял и ждал, и не мог пошевелиться…

Странно — острой боли не ощущал. Только нытье разрываемых мышц и соленый вкус во рту.

Мозг послал запрос – может, обойдется?

Тело ответило – нет! Получены повреждения, не совместимые с жизнью.

Спица проткнула сердце. Оно последний раз ёкнуло и остановилось. Кровь вытекала из него, как масло из заглохшего мотора. Накачанные мышцы сдулись, как проколотый воздушный шар. Пальцы разжались и выпустили очки. Коленки задрожали и ослабли. Плечи обвисли, как у рубашки, снятой с вешалки.

Вместе с кровью вытекало сознание Броуди. Он уже ничем не управлял и ничего не фиксировал.

Последнее, что услышал – звук мотора «фр-фр-фррр»…

Последнее, что ощутил – пламя, шедшее от спицы горячими, микроволновыми лучами. Пламя выжигало его изнутри, оставляя нетронутой внешнюю оболочку.

Которая свалилась не сразу – толпа держала ее в вертикальном положении какое-то время. Потом голова Броуди, оставшись без поддержки шеи, упала назад и стукнула женщину сзади по лбу. Женщина завопила голосом полицейской сирены. По ее команде люди расступились, Броуди шмякнулся на пол – как манекен, из которого вынули внутренний стержень. Уставился на Мону Лизу остекленевшими глазами.

Под ним растекалась темная, красная лужа.

Кола или кровь? – подумала Джоконда.

Да какая разница.

Улыбнулась, прошептала:

— И это я уже видела…

 

 

 

Обсуждение закрыто.