Актер, сыгравший в знаменитом «Адъютанте его превосходительства», рассказал о виражах своей судьбы и о том, как роль Юры Львова до сих пор помогает ему в жизни.
Гулял я как-то с бабушкой недалеко от дома, к нам подошла женщина и спросила:
— Мальчик, хочешь сниматься в кино?
— Да! — естественно, ответил я.
— А с кем ты гуляешь?
— С бабушкой!
— Вот завтра и приходите с ней на Киностудию имени Горького.
Там шел набор детей на фильм «Я купил папу».
Мы с бабушкой пришли. К сожалению, в тот фильм я не попал, но меня поставили на учет на киностудии Горького. Благодаря этому приглашали на эпизоды и даже роли — был, например, исторический фильм, в котором я играл маленького Герцена и мы с маленьким Огаревым бегали по Воробьевым горам. Но все наши сцены потом вырезали. А когда мне было лет десять, позвали сниматься в фильме «Чемпионы улицы» режиссера Хасана Бакаева. Фильм заказывала ГАИ, соответственно он был посвящен соблюдению правил дорожного движения.
В 1968 году я попал в картину классика Исидора Анненского по повести Максима Горького «Трое». Играл Илью, который приезжает из деревни в город и устраивается мальчиком в трактир. Начались съемки, и тут, к сожалению, у Анненского случился инфаркт. Фильм законсервировали, а в начале 1969 года Евгений Иванович Ташков запускался с «Адъютантом его превосходительства». Меня нашли через киностудию Горького, утвердили и начали снимать. И в это время неожиданно расконсервировали фильм «Трое». Ситуация сложилась не то чтобы скандальная, но сложная.
— У нас с Милокостым договор! — говорит администрация фильма «Трое».
— А вот наш договор! — сообщают люди Ташкова.
И там, и там отснят материал. Конечно, сложно было играть две роли одновременно, да такие разные: в одном фильме — деревенский мальчик, в другом — интеллигентный юноша, дворянин. А расстояния! С утра ты снимаешься в Киеве у Ташкова, вечером садишься с мамой в поезд, приезжаешь на пару дней в Калугу, где перевоплощаешься в черненького кучерявенького мальчика — меня завивали и красили, как сейчас помню, жженой пробкой, чтобы светлые от природы волосы стали черными. Потом опять в поезд, по дороге смываешь жженую пробку и следующие пять дней работаешь в Киеве.
Но все было очень интересно. От съемок в «Адъютанте его превосходительства» получал колоссальное удовольствие. Я же мальчишка — а там революция! Оружие! Лошади! Достал всех пиротехников, чтобы дали подержать, пострелять из маузера, нагана, винтовки, даже из пулемета максим. Это было настоящее оружие. Конечно, из него стреляли не боевыми патронами, а холостыми, но — грохот, пламя вылетает из дула. Красота! Да и съемки-то проходили в учебное время, в школу ходить не надо.
На «Адъютанте…» и роль была больше, и занятость: приходилось сниматься по десять — двенадцать часов. Но я был единственным ребенком на площадке, так что окружили заботой и лаской. Мне помогали и Юрий Мефодьевич Соломин, и Владислав Игнатьевич Стржельчик. Играем сцену со Стржельчиком, где мы выходим из театра. А он вообще такой вальяжный, не пролетарского происхождения был человек, порода в нем чувствовалась, что называется, за версту. И Стржельчик говорит:
— Саша, возьмите меня под руку.
Я взял — нет, не так. Взял по-другому — опять не так.
— Вы знаете, как поддерживают пожилых людей?
— Нет, не знаю, Владислав Игнатьевич.
И он показывает:
— Вот так, Саша, под локоток немного.
Ну откуда я мог знать такие тонкости?
Но больше всех обо мне Евгений Иванович Ташков заботился: и с ложечки кормил, и систему Станиславского буквально на пальцах объяснял — вот как первоклассников учат на палочках счету, так и он показывал, что можно таким образом сыграть, а можно — иначе. Прежде чем приступить к съемкам, Ташков объяснял мне, еще ребенку, очень серьезные вещи, которые я позже изучал в Щукинском училище. То, что видите на экране, на девяносто девять целых и девять десятых процентов его заслуга, он это все слепил. Как скульптор. В основном мы репетировали в «актерских» комнатах «Мосфильма». Работали над моим погружением в образ: Юра — сын полковника, белого офицера — под действием обстоятельств, под влиянием общения с нашим разведчиком становится на сторону красных.
Фильм был снят по мотивам романа Игоря Болгарина и Григория Северского, который написан на основе реальных событий. Но, конечно, сложно говорить о соблюдении исторической правды. Например, фамилии и имена персонажей были изменены: Владимир Зенонович Май-Маевский стал Владимиром Зеноновичем Ковалевским. Павел Васильевич Макаров сначала звался Павлом Васильевичем Марковым и только потом — Павлом Андреевичем Кольцовым. В картине герой Юрия Мефодьевича Соломина Павел Кольцов по умолчанию погибает. На самом деле Макаров тогда бежал, партизанил в Гражданскую войну. Воевал и во время Великой Отечественной: был одним из руководителей партизанского движения в Крыму. Юра Львов, насколько я знаю, тоже реальный персонаж.
Премьера фильма состоялась двадцатого декабря 1969 года в клубе КГБ. По телевизору его показали весной, и мы уже смотрели его по новому «Рубину-106» на дрожащих ножках, который был куплен на мой гонорар.
Если говорить о славе, она пришла очень необычно. Мама попросила сходить за сыром и маслом, и я пошел в гастроном № 40. В этом же доме, кстати, и клуб КГБ находился. А когда-то это был закрытый распределитель, куда моя бабушка как жена чекиста ходила. Стою я в очереди за сыром. А только-только показали первые серии «Адъютанта…». Впереди женщина — все на меня поглядывает, вдруг не выдерживает и говорит: «А я этого мальчика вчера по телевизору видела!» И какой-то мужик с криком «Артист!» схватил меня чуть ли не за уши и начал целовать. Я, естественно, растерялся. Вырвался от него и метнулся подальше. А мужик догнал около выхода и кричит: «Автограф!» Нашли карандаш, и первый свой автограф я дал на коричневой бумаге, в которую была завернута колбаса. На этой колбасе нарисовал какие-то каракули и убежал домой, так ничего и не купив. Зато впервые почувствовал, что я популярный!
Потом Евгений Иванович на творческой встрече перед показом «Адъютанта…» имел неосторожность назвать номер моей школы. И туда, в школу № 275, такое количество писем стало приходить! Учителя каждый день напоминали: «Милокостый, зайди в учительскую!» — и я оттуда письма обувными коробками выносил! Сейчас они все потерялись, к сожалению. Ну, может, парочка где-то осталась.
Писали, конечно, в основном девчонки о том, что хотят дружить. Я Евгению Ивановичу пенял:
— Зачем же вы сказали, в какой школе учусь?! Физически не могу всем ответить!
Но Ташков строго велел:
— Саша, все понимаю, но на письма, приходящие из-за границы (фильм был показан в Польше и в Чехословакии), прошу вас отвечать!
Так что на несколько писем от иностранцев я ответил. А у остальных прошу прощения: не было возможности.
Конечно, в тринадцать лет я стал абсолютно счастливым человеком. После «Адъютанта…» была куча предложений принять участие в съемках других фильмов. Но мама, которая сопровождала меня в кинопоездках, сказала, что надо в первую очередь закончить школу. Она работала в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы и из-за меня была вынуждена постоянно брать отпуска. Я очень благодарен ей за то, что она столько времени и здоровья потратила на разъезды со мной по городам и весям.
Мама моя наполовину полька. Очень красивая женщина! Во времена НЭПа в Астрахани была знаменитая кондитерская Бартновского, моего деда. В Польше очень популярны такие же маленькие цукерни, кондитерские, где можно попробовать пирожные, выпить «кавы люб хербаты» — то есть кофе или чаю. И хотя дедушка в своей кондитерской сам пирожные придумывал и выпекал, его, как в фильме «Республика Шкид», признали нэпманом-кровососом и в 1938 году репрессировали: не знаю, был ли он расстрелян или умер с голоду в лагерях. Сохранилась, к сожалению, только одна фотография деда: красавец-мужчина, усы такие громадные, светлые. И есть бумага о реабилитации, которую мама получила уже в 1950-е годы.
Дед родом из Ченстохова, того самого, где находится собор со знаменитой иконой Божией Матери. Известное место, намоленное. Когда я работал в Кракове в консульстве, поехал туда сопровождать нашего консула, который участвовал в торжественном мероприятии, но Ченстохов, к сожалению, так толком и не увидел. Оказывается, в машине везли диппочту, и мне приказали не отходить ни на шаг! Так что издалека поглазел на знаменитый монастырь, где хранится икона Матки Боски, поразмышлял, что здесь когда-то дедушка ходил. На этом мое общение с исторической родиной закончилось.
А второй дед — не поверите, — работал в центральном аппарате ОГПУ — НКВД! Вот так интересно в моей семье сошлось: один дед репрессирован, а второй — чекист. У него корни казачьи. Он еще с Дзержинским начинал в ВЧК — ГПУ. И эти слова, которые вынесены в титры «Адъютанта…» — «Первым чекистам посвящается…», в том числе и про моего дедушку, Милокостого Ивана Васильевича. Жаль, что я не застал живым ни одного, ни другого деда.
Отец, Виктор Иванович Милокостый, был морским офицером. Когда началась война, он учился в Севастополе, в Черноморском военно-морском училище. Курсантов эвакуировали в Астрахань, где он познакомился с мамой. Когда в 1942 году они поженились, маме всего шестнадцать лет было, она еще в школе училась. А отца после училища направили служить сначала на Черное море, потом на Балтику. Войну он закончил в Германии. Отец упоминал, что по поводу его женитьбы на дочери репрессированного у соответствующих органов были вопросы. Но, как говорится, дальше фронта-то не пошлют, а он уже и так был боевым офицером. После войны в 1946 году родился мой старший брат Игорь. Сейчас он кандидат наук, диссертацию защищал в Бауманском училище.
Мы с братом очень близки, в шутку друг дружку иногда зовем «кровиночкой». Так всегда было — я даже на съемках «Всадника без головы» оказался отчасти из-за брата! Фильм снимали на «Ленфильме», а Игорь в то время служил там на флоте. Когда меня пригласили на пробы, я уговорил маму отпустить хотя бы с братом повидаться: денег было немного, а тут такая возможность бесплатно прокатиться в Питер!
На съемках кубинец Роландо Диас Рейес — он консультировал фильм и еще офицера играл — учил меня правильно выхватывать кольт. Он был директором родео на Кубе, сам дрался на дуэлях! Говорил, что когда выхватываешь кольт, надо в первую очередь убирать с линии огня голову. Потому что если пуля в голову попадет, то уже ничего не успеешь сделать, а если в тело, то еще сможешь выстрелить! Я навострился и кольт выхватывать мгновенно, и красиво убирать, и жонглировать, и еще всяким другим приемчикам: например, когда сдаешься, как надо подавать револьвер, чтобы был шанс выстрелить. Показывал он мне и как лассо кидать, правда, я так и не освоил. Очень подружился с Энрике Сантиэстебаном, который учил верховой езде: у меня даже был свой конь, арабский жеребец Конус. Но всадника без головы играла опытная наездница, а не я. Ростом она была примерно мне по плечо, на нее надевали каркас с дырочками для глаз, и лошадкой она управляла коленями, незаметно.
С Олегом Видовым и Людмилой Савельевой у меня тоже очень хорошие отношения сложились. Вместе обедать ходили. Помню, когда в Азербайджане снимали, отправились в ресторан с Олегом, Люсей и моей мамой Тамарой Константиновной и заказали осетра. Я к икре спокойно отношусь — у меня же мама из Астрахани! А осетрину запомнил, потому что мы заказали жареную, но нам принесли на вертеле, и Видов говорит: «Да что это вы принесли? Сейчас я сам приготовлю!» Пошел на кухню и вернулся через какое-то время с огромной сковородкой вкуснейшей рыбы!
Честно говоря, тогда и не задумывался о том, что я известный. Никакой звездной болезни не было. Хотел стать морским офицером, как отец. Тем более что он принимал живое участие в моей жизни. Не было такого, что ушел отец — и с концами. Ну не сошлись они с мамой характерами, бывает. Но мне и брату он всегда помогал.
Проблема возникла с математикой: у меня были нелады с ней, а когда начал активно сниматься, учиться вообще стало некогда. Какие домашние задания? Где найти время их делать? В девятом классе мне сказали:
— Милокостый, у тебя одни двойки! Мы тебя на второй год оставим!
— Что хотите, то и делайте, — говорю. — Мне надо ехать в Ялту на съемки «Всадника без головы», я договор подписал.
И тут кого-то из педагогов осенило:
— Так давайте мы его переведем в ялтинскую школу! И пусть у них голова болит!
Экзамены я там сдавал очень интересно. Меня директор спрашивает:
— У тебя как с литературой?
— Литературу я очень люблю! Просто очень!
— Пять!
— А с математикой как?
— Вы знаете, с математикой как-то хуже.
— Четыре!
Вернулся в Москву чуть ли не круглым отличником! Но знаний-то не было. Понимал, что математику в высшее морское училище просто не сдам. И куда я пошел? В артисты! Спросил у Евгения Ивановича Ташкова, куда поступать, и он сказал: «В Щукинское или Школу-студию МХАТ».
Я отправился во МХАТ. Выучил басню Крылова, стихи Пушкина и прозу Лермонтова — подумал, что такие авторы не подведут. Но текстов толком не знал, и меня выгнали прямо с отборочной консультации. Неудобно, конечно, получилось. Но, как говорится, все, что ни делается, — к лучшему.
Я поступил в Щукинское на курс Анатолия Ивановича Борисова. Считаю, что это большое везение. Очень хорошую школу прошел. Замечательную. Снялся еще в одном фильме — «Гранитные острова». Режиссером был Борис Дуров, который впоследствии снял «Пиратов XX века». Но тот фильм слабенький был. Я первый раз в жизни сыграл отрицательного персонажа — городского парня, которого послали на остров в Тихом океане, где всего пять человек служат в пункте технического наблюдения. И он не выдержал трудностей, попросился на Большую землю. На самом деле считаю, что играл хорошего человека, который просто оказался в невозможных для себя условиях. Зато за два месяца съемок я заработал шестьсот тридцать рублей!
И мне очень повезло, что худрук разрешил уехать на съемки в нарушение всех правил училища. Сниматься было запрещено, случалось, студентов за это выгоняли. В Щукинском очень трепетно относятся к понятию «школа» — я имею в виду школу актерского мастерства. И пока тебя учат, не нужно, чтобы другие в этот процесс вмешивались.
Училище я окончил весной 1977 года и сразу получил распределение в Театр Советской армии: Татьяна Михайловна Серебрякова из Щукинского позвонила насчет меня и моего товарища Вячеслава Иванова, и мы были зачислены в штат рабочими сцены. Это был великолепный вариант, потому что уже осенью нас призвали в армию, и мы остались служить там же, в театре. Ставили декорации, убирали мусор, чистили снег. У нас был удивительный командир — Анатолий Андреевич Двойников, он уже умер, к сожалению. На первом построении сказал знаменитую фразу: «Запомните, у нас есть только одна военная тайна — это то, как мы служим!»
Правду сказать, служить там было интересно. Я даже сыграл две роли и съездил на гастроли в Болгарию и Чехословакию. Сижу, помню, в казарме, и тут вызывают: «Милокостый, оформляй быстро паспорт, в Чехословакию поедешь!» Оказалось, заболел артист, с которым мы по очереди играли. Я за три дня встал на воинский учет (к счастью, приказ о демобилизации уже вышел), получил паспорт, сдал его в обмен на заграничный, который за два дня сделали. И поехал за рубеж со спектаклем «Весенний призыв», где у меня была роль новобранца.
В июне вернулся, а все театры либо в отпуске, либо на гастролях: показываться некуда и некому. Погулял немножко, а потом устроился агентом по снабжению в поликлинику № 1 Академии наук СССР, которая находится в нашем доме. Так до декабря проработал, а потом нанялся на новогоднюю елочную кампанию в Московский областной театр драмы, да там и остался. Роль Ивана-солдата, с которой начал карьеру, в итоге играл в течение всех десяти лет, проведенных в этом театре.
Я нисколько не жалею об этом времени. Сыграл на сцене около сорока ролей. И каких! Князя Шаховского в «Царе Федоре Иоанновиче», Хлестакова в «Ревизоре». Много переиграл и так называемых нужных пьес, где происходит конфликт хорошего с лучшим, в одной такой, например, я играл парторга птицефабрики.
Поначалу мне очень нравился гастрольный характер работы, ведь дома я жил в одной комнате с мамой. Ну а в нашем театре не было своего помещения, только репетиционная база. И мы по полугоду бывали на гастролях. Если повезет — достанется отдельный номер. Номер с товарищем — тоже неплохо, с ним всегда можно договориться. Первые годы все было прекрасно. И даже маленькие зарплаты не имели никакого значения: как артист первой категории получал всего сто тридцать рублей.
Но с возрастом гастрольная жизнь стала утомлять: особенно угнетали бытовые условия в провинциальных гостиницах. Помню, приехали в Уфу. Заходим с Виктором Рябовым в номер:
— Вить, какая твоя койка?
— Вот эта!
— А моя тогда вон та.
Бросили вещи, я смотрю на подушку, а она какая-то бугристая, оказалось — набита кусочками поролона, который в окна вставляют для утепления. «Хватит с меня чужих подушек», — подумал я.
Ну и к тому же к двадцати пяти годам в голове сложилось, что мне нужна семья. И я целенаправленно стал искать невесту. Хотелось влюбиться и жениться, чтобы у меня было много детей. Фантазировал, как мы всей семьей обедаем и на столе супница стоит. У меня супница ассоциируется почему-то не с парадным сервизом, а с большой счастливой семьей.
И вот в Пицунде на отдыхе я познакомился с Натальей, с которой мы прожили тринадцать лет и в итоге так драматично расстались. Когда поженились, я удочерил ее дочку Катю. Она тогда маленькая была и почти сразу назвала папой. Посмотрела на меня и как-то неуверенно сказала: «Папа?» И так она произнесла это слово, все перевернулось внутри. Я спросил, конечно, про родного отца, оказалось он давно не появлялся, но, как говорится, Бог ему судья. И я стал папой.
Нельзя назвать эти тринадцать лет безоблачными, было и плохое, и хорошее. И я, конечно, не сахар. Но последние пару лет было особенно тяжело — в семье постоянные скандалы, даже вторую дверь поставил, чтобы соседи по лестничной площадке нашу ругань не слышали.
Как это случилось? Я такой человек, что всегда виню себя, даже в тот раз. Наверное, мне нужно было по-другому себя повести. Вот, например, стоишь на светофоре, и вдруг въезжают сзади. Кто виноват? Конечно, тот, кто въехал. Но я считаю, если не с женой разговаривать, а глянуть в зеркальце заднего вида, то можно вовремя увидеть, что подъехавшему сзади не хватает дистанции. Сейчас мне кажется, что я должен был просчитать возможные последствия, когда сообщил Наталье, что мы больше вместе жить не будем. Потому что встретил другую женщину, Марину, которая, как мне тогда показалось, была той самой, настоящей любовью. Но не мог поступить иначе, потому что в жизни я не лгу.
Наверное, в этот момент Наталья Павловна и поняла, что из квартиры на улице Академика Петровского — уютное тихое место, академические дома вокруг — придется съехать. Ведь я приватизировал ее на себя одного, в то время как Наталья Павловна приватизировала свои две комнаты в коммуналке у Никитских Ворот. А потом продала. На полученные деньги можно было купить нормальную двухкомнатную квартиру в хорошем районе. Что я и посоветовал сделать. Но Наталья Павловна сказала: «Не лезь, это мои деньги!» и по совету многочисленных подруг решила вложить их в НБ «Траст» под большие проценты. Помните, тогда куча таких организаций была? Брали большие деньги под большие проценты. «Я лежу, а денежки идут…» — популярная реклама в те годы. В результате она получила пару раз по двести долларов, фонд сдулся, но все-таки ей удалось вытащить из «Траста» почти половину вложенной суммы. Видимо, тогда в ее головушке родился гениальный план: она сочла, что дешевле заплатить пять тысяч долларов, чтобы меня грохнули, и таким образом решить квартирный вопрос. В принципе пять тысяч долларов не обременительная сумма, Наталья Павловна зарабатывала хорошо — она гинеколог, работала в центре, который занимался искусственным оплодотворением.
Другим женщинам родить она помогала, а вот сама не хотела. Когда еще могла рожать, сделала аборт. Я спрашивал:
— Зачем?
— Ну вот, у тебя часто гастроли, тебя вечно нет, ты бы знал, как я намучилась с этим ребенком! И сейчас еще второй!
А потом уже не могла. Заболела. По крайней мере так мне сказала. Не читал медицинское заключение, не проверял. Я ее любил тогда… В это же время у мамы случился инфаркт. Тяжелые были дни: сначала утром на рынок за творогом, потом в одну больницу, во вторую, затем на работу — еще в театре работал.
Но вскоре, в конце восьмидесятых, я ушел из театра: накопились усталость, раздражение. И хотя по творческой линии все было в порядке, осознал, что не могу больше так жить. В кино по-прежнему очень хотел играть, всегда с радостью соглашался на любой эпизод, и не только ради денег, а потому что нравилось. Но когда ты постоянно на гастролях, в кино сложно попасть: раз позвонят, а тебя нет, второй раз — ты опять в отъезде, ну и возьмут другого актера.
В 1989 году я окончательно распрощался с театром и устроился в Советский фонд милосердия и здоровья, в отдел благотворительных инициатив. Как говорят у нас, актеров: в чиновники пошел. Зато после ста тридцати рублей стал получать почти триста!
Потом мне фантастически повезло — сыграл в фильме «Железный занавес» у Саввы Кулиша. Работать с режиссером, снявшим «Мертвый сезон», огромная удача для актера. Уже после съемок Савва Яковлевич позвал к себе коммерческим директором. И тут я сделал величайшую глупость: не пошел к Кулишу, поскольку у меня уже была договоренность о другой работе. И напрасно, потому что в том месте все равно не сложилось. Потом уже некрасиво было прибегать и говорить: «А давайте все-таки к вам пойду!» Он предложил, а я, дурак, отказался.
Продолжал искать себя за пределами большого искусства. Как раз в то время мне понадобился ремонт в квартире, и я задумался: а почему бы самому не организовать фирму по ремонту? Опыт работы на шабашках огромный — всегда в начале отпуска, который был не меньше сорока пяти суток, на две-три недели на шабашки ездил. Чего мы только ни делали! Красили потолки, стены, строили дома и лукохранилища. Ну а на остальное время — королем в Пицунду. Загар уже бронзовый, и рельеф мышц такой… впечатляющий! Потому что на бетономешалке стоишь весь день, руками работаешь, заодно загораешь. Идешь по берегу моря, и все думают: парень-то уже, наверное, третий срок в Пицунде мотает. И тут ты на пляже снимаешь брюки, а там… молочного цвета ноги. Кстати, именно в Пицунде я познакомился с Натальей Павловной.
И только я задумался о собственном бизнесе, мой однокурсник Миша Седов, работавший в цирке, предложил мне открыть фирму и заодно взять у него в аренду столярный цех. Он хотел, чтобы цирк кормился не только ареной, а каждое подразделение (столярный, пошивочный, слесарный цеха) приносило бы прибыль. Я ему сказал: «Миша! Буду рад! Больше ни в какие творческие коллективы не хочу! С меня хватит профсоюзных собраний, где народ друг друга поливает нечистотами!» Перспектива была интересная: столярный цех, к которому я присовокупил фирму по ремонту и отделке. Еще делал железные двери, обитые дубом. Нужные для ремонта плинтусы, наличники, окна… Но, к сожалению, это быстро закончилось, потому что убили Мишку. Застрелили.
Он работал директором-распорядителем цирка на Цветном бульваре. Был очень инициативным, энергичным парнем. Ему удалось сделать цирк Никулина независимым от Госцирка. Мы спорили с Мишкой на сколько подписывать мне с ним договор — на год или пять? Сошлись на двух. Кто в тридцать с небольшим думает, что завтра тебя убьют? Ну а без его поддержки контракт со мной не возобновили.
К тому времени я уже с Натальей развелся. Дочка Катя сначала жила со мной, потом ушла к бабушке. Но я ее не гнал, просто она со временем встала на сторону своей матери, и сейчас мы с ней почти не общаемся.
Следующий брак тоже не был счастливым. Опять не сбылась моя мечта о детях. У нас с Мариной родился ребеночек, недоношенный, семимесячный, два дня всего пожил, мы его даже домой не забирали. Я в роддоме врачей чуть не поубивал, когда они сказали:
— Это инфекция, надо было вовремя сделать анализы!
— Почему же вы не сделали?
— Дело в том, что это очень дорогостоящие анализы.
Получается, что жизнь ребенка дешевле? Тоже невеселая история. В общем, хлебнул я по полной. А потом разошлись мы с Мариной.
И в 2004 году я опять был в поиске работы. Привык с детства по двенадцать часов вкалывать, у меня корона с головы не валится, могу и на машине бомбить, могу и дома строить. Но в тот момент вдруг какая-то пауза возникла. И еще интервью на телевидении вышло: меня на фоне Москвы-реки так сняли, что создавалось впечатление, будто я до такой степени одинок и несчастен, чуть ли не утопиться хочу. И мне позвонил старый знакомый, с которым мы на шабашки вместе ездили, он в МИДе доктором работал. И говорит: «Слушай, а ты не хочешь за границу поехать поработать?» Сначала предполагалось, что отправлюсь в Республику Чад или Йемен. Однако «Адъютант…» в очередной раз мне помог! Бывает, приходишь на собеседование и тут же читаешь в глазах: «Да не вопрос, все устроим! Только расскажите, как все было?» Ну я творческую встречу прямо с колес и устраиваю — как говорится, коротенечко, минут на сорок! А иногда и часа на полтора. Мне не жалко, а людям приятно. И в тот раз после нескольких встреч в МИДе (и спонтанных творческих вечеров) получил направление на работу в Краков — курировать административно-хозяйственное направление в консульстве.
Через год затосковал дико, вернулся домой и опять занялся квартирным вопросом. Трехкомнатную квартиру продал, купил двухкомнатную. Расправил крылья, ремонт сделал, мебель поставил! И уехал отдыхать к приятелю на Западную Украину. Возвращаюсь, вижу счет из ЕИРЦ, но не на тысячу рублей, как обычно, а на три тысячи. Иду выяснять, а мне говорят:
— Вы же квартиру продали!
— Как так? Я ее купил только!
— Нет, вы продали, к нам приходил товарищ Оалэ, чтобы оформить документы.
Так я стал жертвой мошенников, которые получили где-то сведения, что одинокий неженатый человек прописан в двухкомнатной квартире. Благодаря ЕИРЦ я сумел предотвратить продажу. Но тут началось самое интересное.
Подал в суд, завели (не сразу) уголовное дело, потом признали меня потерпевшим. Параллельно я подал иск в Зюзинский гражданский суд — судья Соленая, как сейчас помню! — о восстановлении в правах на квартиру на том основании, что по уголовному делу меня признали потерпевшим. Жду гражданского суда, следователи уверяют, что объявили злодея Оалэ в розыск. А на самом деле они ничего не делали и готовили дело в архив. Одно заседание откладывается, потому что не является другая сторона, второе откладывается также по причине неявки ответчика. А как он сам может явиться, если находится в розыске? Я приношу на заседания бумагу о возбуждении уголовного дела и заключение, что признан потерпевшим. На третьем заседании мне в иске отказывают. То есть фактически признают сделку мошенников действительной!
Но тут подключилась — поклон ей земной! — наша пресса. Одна телевизионная программа пришла ко мне брать интервью насчет «Адъютанта…». Опять он меня выручил, родной! Снимали в этой проблемной квартире. И уже когда поговорили, аппаратуру собрали, журналистка спрашивает:
— А как ваши дела с квартирой?
— Только все разрулил, — говорю, — и снова проблемы!
Ну и рассказал все. Хорошая женщина оказалась, сердобольная. Она написала заявку и отнесла в передачу «Человек и закон», которая организовала собственное расследование. Съемочная группа ездила к следователю, он на голубом глазу рапортует: «Делается все возможное!» Они тут же звонят из студии участковому в Молдавию:
— Вы знаете Ивана Оалэ?
— Да, знаю, но его сейчас нет.
— Вам не звонили по поводу него из Кишинева?
— Нет!
— А из Москвы не звонили?
— Нет!
— А вы его не ищете?
— Нет!
— Ну, спасибо!
А перед этим следователь клялся, что его ищут и Интерпол, и водолазы в Днестре, и вертолеты барражируют, и казачьи разъезды! Но никто его не искал. И задержали этого Оалэ только после программы «Человек и закон» Пиманова, когда он купил билет по своему паспорту.
Меня на одной передаче благодарил полковник, у которого таким же образом продали часть квартиры. Въехали какие-то кавказцы и стали его из квартиры выживать. Он тоже подавал в суд, эта же судья точно так же отклонила иск. Полчаса мне руку тряс: «Если бы не ты!» А я вот думаю: если бы не «Адъютант…»! Что бы я делал? Сколько лет прошло, а я все еще вызываю интерес.
Уже после передачи суд отменил первоначальное решение, и я все-таки получил бумагу, что это моя квартира. Посадили этого дурачка Оалэ на шесть с половиной лет, половину срока он отсидел и вышел. Оалэ, конечно, не был организатором всего этого бизнеса. Но взяли только его одного. Журналистка газеты «Щит и меч», которая расследование вела, призналась: «Саша, я там такого накопала! Мне самой страшно!»
А теперь самое главное. Уже больше года я работаю заместителем директора проектно-изыскательского научно-исследовательского института промышленного транспорта. Наш директор, академик Академии транспорта России, кавалер двух орденов Трудового Красного Знамени Сидяков Валерий Алексеевич — очень уважаемый человек, больше двадцати пяти лет руководит институтом. Считаю, что после долгих мытарств мне сказочно повезло! Все на службе помогают, причем охотно! Говорю каждому: «Спасибо!» — «За что? Это наша работа!» Я понял, что за долгие годы в творческих коллективах отвык от нормального человеческого общения. Честно говоря, такое отношение встречаю впервые с тех самых пор, как работал с Соломиным и Ташковым. Так что перед пенсией обрел-таки счастье в труде. Правда, не собираюсь никуда уходить в шестьдесят лет, буду работать, пока не выгонят.
И я, наконец, счастлив в браке. С моей нынешней женой Гулей мы воспитываем ее сына — точнее сказать, я принимаю некоторое участие в воспитании, ведь у него есть свой папа. У нас с пятнадцатилетним Темычем прекрасные отношения.
Наверное, это ужасно звучит, но после того, через что мне пришлось пройти, на своей жилплощади жену постоянно регистрировать не хочу: обжегшись на молоке, дую на воду. И обвенчаться с Гулей не можем: во-первых, она мусульманка, во-вторых, мы были венчаны с Мариной и этот церковный брак не расторгнут. Я верующий человек и отдаю себе отчет в том, что живу в грехе. Мы с Гулей пока просто живем вместе, не могу сказать, что идеально, но по большому счету — хорошо. Вот только супницы по-прежнему нет. Так и не дал Бог мне своих детей.