Постоянный автор журнала New Yorker Малкольм Гладуэлл опубликовал прошлой осенью свою третью книгу. Как и две предыдущие («Озарение» и «Переломный момент»), она сразу вошла в список бестселлеров New York Times. Ажиотаж публики объясним: на этот раз Гладуэлл взялся доказать, что гениями не рождаются, а становятся в результате упорных занятий любимым делом. Кому не понравится такая теория? Forbes публикует отрывки из книги Гладуэлла «Гении и аутсайдеры», только что выпущенной на русском языке издательством «Альпина Бизнес Букс». Журнальный вариант.
То, что мы называем талантом, — результат сложного переплетения способностей, благоприятных возможностей и случайно полученного преимущества. Если белые вороны выигрывают благодаря особым возможностям, подчиняются ли эти возможности какой-нибудь закономерности? Как выясняется, да.
Двадцать лет назад психолог Андерс Эриксон вместе с двумя коллегами провел исследование в Академии музыки в Берлине. Студентов-скрипачей разделили на три группы. В первую вошли звезды, потенциальные солисты мирового класса. Во вторую — те, кого оценили как перспективных. В третью — студенты, которые вряд ли могли бы стать профессиональными музыкантами, в лучшем случае — учителями музыки в школе. Всем участникам задали один вопрос: сколько часов вы практиковались с того момента, как впервые взяли в руки скрипку, и до сегодняшнего дня?
Почти все студенты начали играть примерно в одном возрасте — лет в пять. Первые несколько лет все занимались около двух-трех часов в неделю. Но лет с восьми стали проявляться различия. Лучшие студенты упражнялись больше всех остальных: к девяти годам по шесть часов в неделю, к двенадцати по восемь часов, к четырнадцати по шестнадцать, и так до двадцати лет, когда они стали заниматься — то есть целенаправленно и сосредоточенно совершенствовать свое мастерство — более чем по тридцать часов в неделю. К двадцати годам у лучших студентов набиралось до 10 000 часов занятий. В багаже середнячков было 8000 часов, а у будущих учителей музыки — не более 4000.
Затем Эриксон с коллегами сравнили профессиональных пианистов и пианистов-любителей. Была выявлена та же закономерность. Любители никогда не занимались более трех часов в неделю, поэтому к двадцати годам у них за плечами было не больше 2000 часов практики. Профессионалы, напротив, каждый год играли все больше и больше, и к двадцати годам каждый из них имел в багаже по 10 000 часов упражнений.
Любопытно, что Эриксону не удалось найти ни одного человека, который добился бы высокого уровня мастерства, не прикладывая особых усилий и упражняясь меньше сверстников. Не были выявлены и те, кто вкалывал изо всех сил, но не вырвался вперед просто потому, что не обладал нужными качествами. Оставалось предположить, что люди, способные поступить в лучшую музыкальную школу, отличались друг от друга лишь тем, насколько упорно они трудились. И все. Кстати, лучшие студенты работали не просто больше, чем все остальные. Они работали гораздо больше.
Мысль о том, что достичь мастерства в сложных видах деятельности невозможно без обширной практики, не раз высказывалась в исследованиях по профессиональной компетенции. Ученые даже вывели волшебное число, ведущее к мастерству: 10 000 часов.
Невролог Даниель Левитин пишет: «Из многочисленных исследований вырисовывается следующая картина: о какой бы области ни шла речь, для достижения уровня мастерства, соразмерного со статусом эксперта мирового класса, требуется 10 000 часов практики. Кого ни возьми — композиторов, баскетболистов, писателей, конькобежцев, пианистов, шахматистов, отпетых уголовников и так далее, — это число встречается с удивительной регулярностью. Десять тысяч часов — примерно три часа практики в день, или двадцать часов в неделю на протяжении десяти лет. Это, разумеется, не объясняет, почему одним людям занятия идут на пользу больше, чем другим. Но пока еще никому не встретился случай, когда высочайший уровень мастерства достигался бы за меньшее время.
С сайта «Интересно о гениях и известных личностях»
Судьба известнейшего скрипача-виртуоза Никколо Паганина отлично подтверждает эту теорию. Никколо было шесть лет, и скрипка стала его единственной игрушкой. Очень скоро юный скрипач понял, что занятие музыкой — это не только удовольствие, но и тяжелый, кропотливый труд. Уходя в лавку, его отец Антонио запирал сынишку в его комнате наедине со скрипкой. Много лет спустя Никколо напишет про «уроки музыки» отца следующие строки: «Он оставлял меня без еды и голодом вынуждал удваивать старания, так что мне пришлось много физически страдать, и это сказывалось на моем здоровье».
Истощенный каждодневными занятиями музыкой, мальчик заболел и впал в каталепсию — состояние на грани жизни и смерти. Родители сочли его умершим, положили в гроб и приготовились похоронить. Никколо пришел в себя лишь в гробу при душераздирающих звуках траурной музыки. Его идеальный слух не в состоянии был воспринимать фальшь даже тогда, когда Паганини находился между жизнью и смертью. Вернувшись с «того света», юный скрипач с еще большим рвением взялся за освоение сложных технических приемов игры на любимом музыкальном инструменте. Благодаря своему усердию и твердости характера за очень короткое время Никколо достиг столь больших успехов, что слава о его необычайных способностях шагнула далеко за пределы скромного переулка Черной кошки.
Паганини позднее признавался, что «был в восторге от инструмента и занимался непрерывно, пытаясь найти какие-то совершенно новые, никому не ведомые позиции пальцев, чтобы извлечь звук, который поразил бы людей».